Иоахим Гофман - Сталинская истребительная война (1941-1945 годы) Страница 32

Кто действовал так безжалостно даже против своего гражданского населения, тот, естественно, не мог знать жалости и в отношении собственных солдат. Это можно показать по многим характерным действиям. Например, распространенным явлением в Красной Армии было, что солдаты перед серьезными наступлениями сами причиняли себе увечья, чтобы избежать боевых действий. Самострелы, встречавшиеся во всех частях, как вновь и вновь вытекает из документов, как правило, расстреливались, по приговору военных трибуналов или без него — это в советских условиях было несущественно. Число осужденных за самострелы, значительное уже в 1941 г., скачкообразно возросло в 1942 г.: на Калининском, Юго-Западном и Северном фронтах с января по май 1942 г. — почти вдвое, на Северо-Западном фронте за тот же период — в 9 раз. Главный военный прокурор Красной Армии корпусной юрист Носов 18 июля 1942 г. избрал поводом для вмешательства не то, например, обстоятельство, что на «этапах», то есть в полевых лазаретах и военных госпиталях тыла, находились «иногда сотни самострелов», а то, что лишь немногие из подобных случаев вскрывались на передовой, в пунктах первой медицинской помощи (ППМ) и медсанбатах (МСБ). Его приказом № 0110 военным прокурорам фронтов и армий предписывалось действовать не задним числом, как было всегда до сих пор, но уже в период подготовки или непосредственно после начала активных боевых действий изобличить нескольких самострелов, осудить их и затем, чтобы достичь максимальной меры устрашения, немедленно расстрелять «перед строем». Запугивание — таков был и в этой сфере принцип, чтобы вызвать среди солдат Красной Армии «массовый героизм» и «советский патриотизм». В отличие от условий в германском Вермахте, где солдат лишь в исключительных случаях подозревали в совершении так называемых самострелов, в Красной Армии в принципе заведомо подвергалась подозрению широкая масса солдат. Даже в раненом или больном состоянии их, согласно подписанному генерал-лейтенантом Хрулевым приказу наркома обороны № 111 от 12 апреля 1942 г., должны были подозревать и преследовать как самострелов вплоть до санитарных учреждений.

Система пренебрежения человеческой жизнью, свойственная советскому рабовладельческому обществу, ясно проявляется в практиковавшемся Красной Армией методе наступления, тактике «человеческого парового катка», которая, согласно генерал-майору Григоренко, руководствовалась «бесчеловечным девизом»: «Человеческих жизней не жалеть». Генерал-полковник Волкогонов просмотрел тысячи оперативных документов Верховного Главнокомандующего Сталина и ни в одном из них не нашел указания на то, что следует щадить человеческие жизни, добиваться поставленных целей минимумом жертв, не бросать солдат в неподготовленные наступления. Напротив, Сталин требовал успехов «ценой любых жертв» и, например, в одном приказе обязал «как генерал-полковника Еременко, так и генерал-лейтенанта Гордова, не щадить сил и не останавливаться ни перед какими жертвами». «Жертвы, массовые жертвы» были ему безразличны и попросту не шли в счет, если только достигался намеченный успех.[109] И таким способом он, согласно Волкогонову, вел вооруженные силы к победе «ценой невыразимых потерь». Чем объяснить, спрашивал Волкогонов, «что наши потери были в два-три раза больше, чем у противника? — еще заниженные данные, поскольку, судя по опыту финской армии, советские потери уже в зимней войне, «по осторожным оценкам», превосходили финские впятеро: «Безо всякой оглядки на потери пехоту массами гнали на финские позиции». Это соотношение подтвердили авторы позднего советского периода, когда они, к большому неудовольствию сталинистского «Военно-исторического журнала» (1991, № 4), прояснили, «что наша армия в минувшей войне понесла потери, которые в пять и более раз превосходили потери гитлеровской армии»

Примененный Красной Армией уже в зимней войне метод наступления, отличавшийся от такового всех других армий, повторился в более грубой форме во время советско-германской войны, согласно девизу, который приписывается начальнику Главного Политуправления армейскому комиссару 1-го ранга Мехлису: «Всех не убьют!» «Если не удается первая атака, то тупое следование приказу зачастую приводит к тому, что русская пехота истекает кровью под оборонительным огнем», — говорится в одном немецком обобщении опыта в 1941 г. А майоры Аникин и Горячев из 10-го стрелкового корпуса описали этот метод наступления на Кубанском плацдарме 10 марта 1943 г. следующим образом: «Если однажды дан приказ об исполнении и исполнение этого приказа оказывается невозможным, то красноармейцев, невзирая на самые большие потери, вновь и вновь гонят в бой в том же месте». Да и как могло быть иначе в армии, в которой под личной угрозой находились даже командующие? В последнюю декаду июля 1941 г. Сталин был крайне раздражен, что немцы заняли Смоленск, ведь он видел, что на Москву надвигается угроза стратегического прорыва. По поручению Ставки Верховного Главнокомандования начальник штаба главнокомандования Западного направления генерал Маландин и член Военного совета Булганин приказали командующему 16-й армией генерал-лейтенанту Лукину, чьи войска находились в окружении, 20 июля 1941 г. вновь занять город Смоленск любой ценой: «Приказ Ставки не выполнен Вами… Отвечайте!.. Приказ должен быть выполнен до конца в любом случае. За невыполнение Вы будете арестованы и отданы под суд». Аналогичный приказ получил и командующий 20-й армией, также окруженной под Смоленском, генерал-полковник Курочкин. Тяжелораненый генерал-лейтенант Лукин дал немцам представление о том, в какой форме протекали тогда атаки. Деморализованных солдат «гнали вперед» и при тщетных попытках «вновь и вновь» жертвовали десятками тысяч из них. «Войска наступают только под сильнейшим принуждением со стороны политорганов», — таков был опыт и уже упомянутого командира полка майора Кононова.

Приведем картину таких наступлений по нескольким соответствующим показаниям из необозримой массы подобных. «Среди задействованных сил примерно в 700 человек из первой атаки вернулись лишь 70–80, — говорил, например, 24 июля 1941 г. один полковник, начальник штаба 46-й стрелковой дивизии. — Вторая атака с вновь прибывшим батальоном… была столь же кровопролитной.» Немецкий 9-й армейский корпус доложил 2 августа 1941 г., что вражеские атаки, «несмотря на сильнейшие потери, ведутся чрезвычайно упорно… По собственным наблюдениям и по показаниям пленных было установлено, что русскую пехоту гонят в бой пулеметным огнем с тыла и пистолетами комиссаров». «5 дней мы пытаемся наступать, — доверил своему дневнику 17 апреля 1943 г. погибший впоследствии старший лейтенант Сергеев из 2-го батальона 5-й гвардейской стрелковой бригады. — В ротах осталось 6–8 человек.» И 1 мая 1943 г.: «Мы наступаем с прежним успехом, только потеряли много людей». Что означала такая аномальная наступательная тактика для солдат Красной Армии, видно по показаниям нескольких пленных из выживших солдат 105-й стрелковой бригады от 11 июля 1942 г. «7.7. бригада в первый раз была использована при наступлении на Башкино, — гласит протокол допроса. — В этом первом наступлении был почти полностью перемолот 1-й батальон… Участок наступления был уже усеян трупами после предыдущих атак 12-й гвардейской дивизии. Когда батальон вновь собрался после первого наступления, появились командир бригады (полковник) и комиссар бригады. Они велели выйти вперед всем комсомольцам и членам партии и сформировали из них 1-ю роту, которая при следующем наступлении должна была идти вперед во второй линии и расстреливать всех тех, кто отступил или залег. По приказу комиссара были расстреляны 3 красноармейца… При следующем наступлении 9.7. вновь наблюдались очень сильные потери, так что остатки бригады были к обеду сведены в батальон, который опять же использовался для нового наступления на Башкино. Из этого наступления вечером 9.7. при сборе батальона вернулись всего лишь 60 человек. Участок наступления представлял собой ужасную картину из-за большого числа трупов, везде были разбросаны части человеческих тел, особенно в воронках от прямых попаданий, так что ни один красноармеец не мог избежать этого жуткого зрелища.»

Следует упомянуть еще несколько моментов из практики ведения боев Красной Армией, например, то, что перед наступлениями, когда только было возможно, раздавалась водка. В результате этого красноармейцы шли вперед тесно сосредоточенными и несли большие потери. В отличие от немецкой, советская пехота зачастую не была оснащена даже стальными касками и тем самым беззащитно подвергалась риску тяжелых повреждений головы. Уже в боях с японцами у озера Хасан и с финнами в зимней войне танковые экипажи подчас запирали в их боевых машинах. В 1941 г. с немецкой стороны отмечалось, что советских солдат запирали и в бункерах. В ВВС было запрещено прыгать с парашютом над немецкой территорией. Как гласил приказ 322-й стрелковой дивизии командиру 1087-го стрелкового полка майору Романенко от 16 января 1942 г., здания нужно было продолжать оборонять даже в горящем состоянии. То, что красноармейцы погибали в пламени, не играло роли. Наконец, к этой тематике относится и то, о чем известил маршал Советского Союза Жуков после войны онемевшего при этом американского генерала Эйзенхауэра, а именно, что «когда мы подходим к минному полю, то наша пехота наступает точно так же, как если бы его там не было». Возникающие человеческие потери воспринимались как нечто само собою разумеющееся.