Метаморфозы. Новая история философии - Алексей Анатольевич Тарасов Страница 21

«Я долго не доверял своим чувствам: мне думается, я видел вещи в тусклом свете и сквозь обманчивые стекла. Теперь стёкла удалены, и новый свет проникает в моё разумение. Я твёрдо убеждён, что вижу вещи в их исконных формах, и меня больше не занимает вопрос об их непознаваемой природе или об их абсолютном существовании»[47].

Так произошло «излечение» Гиласа от депривации. Чтобы увидеть Бога (а его можно только увидеть), нужно пользоваться естественными чувствами.

Джордж Беркли, вероятно, был одним из первых, кто испытал лично на себе ужасные психологические последствия скептицизма, который вызывает Наука. Он испытал это на самом себе, а затем обратил на это внимание всей философии. Вероятно, это главная причина, по которой историки не заметили, что сам Беркли и был первым «несчастным» скептиком. Их ошибка заключалась в том, что они «на автомате», «по умолчанию» предположили, что то, о чём говорит и что описывает Беркли, было до него, и это вполне понятно, потому что именно так он сам это и представляет. То есть он предположил, что многие «философы-учёные» уже до него прошли этот путь, а именно – были подавлены «скептическим призраком», возникшим из-за разрыва в сознании, который порождает Наука.

Беркли начал заниматься философией и наукой (ещё раз напомним, что в то время это было одно и то же) примерно в возрасте 16 лет в Тринити-колледже, где преподавались именно новая философия и наука. Именно здесь он подвергся «давлению» либо непосредственно через учителей, либо через книги, такие как «Рассуждение о методе» и «Первоначала философии» Р. Декарта, «Опыт о человеческом разумении» Д. Локка, «О разыскании истины» Н. Мальбранша или «Исторический и критический словарь» П. Бейля. Так он оказывался во всё более и более трудном и неудобном положении. Он видел и ощущал, насколько проблематичен этот разрыв в сознании. И всё же, если бы он был обычным доверчивым человеком, он бы преодолел это так, как и большинство философов. Но поскольку он был по натуре недоверчив, он не мог принять, что существуют материальные вещи, основанные на вере или доверии к Божьей благости. Здесь его чтение Н. Мальбранша и П. Бейля имело решающее значение. Ибо они, особенно П. Бейль, подчёркивали, что вера в физические тела может быть основана только на вере, что это совсем не то, что мы знаем.

Таким образом, Беркли говорит о том, как философия и рассуждения могут привести к потере спокойствия и душевного равновесия. И, оказавшись на этом трудном пути, он должен был найти способ достичь какого-то баланса, способа выйти из этого тупика и затягивающейся на его шее петли.

Возможно, в качестве альтернатив он действительно рассматривал пути Т. Гоббса и Б. Спинозы, которые были, по крайней мере, более разумными и менее «доверчивыми», чем общая «консенсусная» позиция. Но при этом нужно помнить, что Т. Гоббс и Б. Спиноза, наряду с Н. Макиавелли, в то время считались «воплощениями дьявола» или, как минимум, «персонами нон грата» – сопоставимыми сегодня с такими фигурами как А. Гитлер или А. Пиночет. Поиск продолжался, пока Беркли не пришёл к своему великому открытию, “esse is percipi”, очевидной, хотя и удивительной истине, которая преодолела пропасть скептицизма и неверия.

Есть ли какие-либо независимые свидетельства того, что он пережил психически трудный период в своей ранней философской жизни, то есть примерно в 1702–1706 годах, прежде чем открыл свой принцип “esse is percipi”? На этот вопрос нелегко ответить, поскольку существует очень мало свидетельств о ранних годах Джорджа Беркли. И всё же мемуары Оливера Голдсмита (1728–1774), английского прозаика, поэта и драматурга ирландского происхождения, прямо указывают на то, что Д. Беркли страдал «психически» в первые годы учёбы в Тринити-колледже, по крайней мере, он переживал тогда очень трудный период в своей жизни. По словам О. Голдсмита, став студентом Тринити-колледжа, «Беркли вскоре стал рассматриваться одновременно как величайший гений, либо величайший тупица во всём университете; те, кто был с ним лишь немного знаком, принимали его за дурака, но те, кто разделял его близкую дружбу, смотрели на него как на вундеркинда учёности и добродушия. Всякий раз, когда он появлялся вне стен колледжа после своих занятий, что случалось крайне редко, его окружала толпа праздных и шутливых людей, которые следовали за ним исключительно для того, чтобы посмеяться над ним. Однако один его поступок вскоре сделал его ещё большим объектом для насмешек, чем раньше»[48]. Это «действие», о котором говорит О. Голдсмит, было планом Беркли совершить самоубийство, повеситься с помощью друга по колледжу по имени Контарин, чтобы ради познания испытать ощущения, непосредственно предшествующие смерти. Это был план, который он осуществил, по словам О. Голдсмита, и который едва не привёл к его смерти. Откуда Голдсмит это знал? Дело в том, что этот самый Контарин был дядей Голдсмита, от которого он и узнал эту историю! Таким образом, мы можем заключить, что Джордж Беркли критиковал Науку не просто с абстрактных позиций или как епископ, но это было следствием его личного «экзистенциального» жизненного опыта. Наука почти довела его до самоубийства!

Известно, что аналогичная история приключилась и с другом Д. Свифта, в свою очередь друга Д. Беркли[49], по фамилии Бомонт, который примерно с 1716 года испытывал проблемы с психическим здоровьем, а в 1724 году покончил с собой. Эту болезнь приписывали его растущей зацикленности на решении научных математических проблем. Для Свифта эта история также послужила доказательством психологической опасности спекулятивного обучения, отражённой в склонности к самоанализу и связанным с этим тревогах лапутян, жителей летающего острова учёных Лапута из «Путешествий Гулливера»:

«Лапутяне находятся в вечной тревоге и ни одной минуты не наслаждаются душевным спокойствием, причём их треволнения происходят от причин, которые не производят почти никакого действия на остальных смертных. Страхи их вызываются различными изменениями, которые, по их мнению, происходят в небесных телах. Так, например, они боятся, что земля вследствие постоянного приближения к ней солнца со временем будет всосана или поглощена последним; что поверхность солнца постепенно покроется коркой от его собственных извержений и не будет больше давать света; что земля едва ускользнула от удара хвоста последней кометы, который, несомненно, превратил бы её