Стокгольмский синдром - Divergent Страница 2

усыплять животных, которые имели несчастье попасться на ее пути. После Дины они подобрали сбитую машиной собачонку, вылечили ее и оставили у себя. Тишка был очаровательной белоснежной болонкой с повадками избалованного кота: такой же ласковый и вальяжный. Мама пару лет просто не спускала его с рук, расчесывала по пять раз в день, хотя в этом не было никакой необходимости, — просто потому что хотела сделать ему приятно. И целыми днями причитала, как она любит Тишеньку, и что только Тишенька любит мамочку, в отличие от ее собственных неблагодарных детей, которые ее не уважают и не ценят…

А потом у мамочки изменились приоритеты. Она нашла себе нового мужа, надумала к нему уйти и без малейших колебаний предложила Тишеньку усыпить со словами:

— Ведь он же все равно никому не нужен!.. Что ему мучиться зря?..

И она посмела предложить это своей дочери после того, через что та однажды уже прошла по инициативе своей милой, заботливой и любящей мамочки!..

Олеся на тот момент была на восьмом месяце беременности; они с мужем жили на съемной квартире и ну никак не могли позволить себе собаку… Но пережить еще раз то, что ей уже пришлось пережить однажды, Олеся просто не смогла бы. Поэтому она, не раздумывая ни секунды, приехала и забрала Тишу, напутствуемая причитаниями мамы:

— Зачем он тебе?.. У тебя ребенок скоро родится; тебе не до собаки будет! Усыпили бы, — и все!..

Да, добрая мамочка, как всегда, была в своем репертуаре…

Потом был бабушкин кот, которого бабушка просто обожала, который был для нее вместо ребенка, которого она любила, наверное, больше всех внуков и детей вместе взятых… Маму всегда это бесило. И вот бабушка умерла. И кот оказался никому не нужен…

— Коты не привыкают к другому дому! — безапелляционно заявила мама. — Милосердней будет его просто усыпить!..

И это говорила любящая дочь, которая бросалась на гроб матери и безутешно рыдала целых две недели после ее смерти…

У Олеси всегда были сложные отношения с бабушкой. Признаться честно, они лишь в последние пару лет и нашли общий язык, — до этого бабушка была для нее совершенно чужим человеком. Но, просто в память о том, что это была ее бабушка, — а это был ее любимый котик, ради которого она и жила-то в последние годы, — Олеся даже и мысли не могла допустить о таком кощунстве…

Да ладно животные… Самое страшное заключалось в том, что маме постоянно мешали люди, окружающие ее. Причем, вовсе даже и не чужие ей люди… Неоднократно, например, когда еще бабушка была жива, мама рассуждала о том, что могла бы жить вместе с ней, если бы там не было ее сестры, младшей бабушкиной дочери, с сыном… Они ей мешали… Так же ей мешал и последний бабушкин муж… И тот же несчастный кот…

Бабушка вообще была в этом смысле, как Олеся поняла уже гораздо позже, очень гостеприимной. Она готова была пустить к себе, в свою однокомнатную квартиру, всех родственников, у которых возникли проблемы, — и, ради бога, приходите со всеми своими домочадцами, супругами, детьми, животными… Маму это злило до невозможности. Почему-то она искренне полагала, что бабушка должна была привечать только ее одну…

А остальных — тоже усыпить, наверное, чтобы не мешали…

А потом ей перешел дорогу уже ее собственный сын, Олесин братец, мамин обожаемый золотой мальчик, которого она боготворила… Но он, зараза такая, вырос и перестал соответствовать мамочкиным идеалам. К тому же, он не слишком понравился ее новому мужу, который не захотел жить с уже довольно-таки взрослым пасынком, а братец воспринял это весьма болезненно. И мама пришла к выводу, что он может помешать ее счастью, и фактически бросила его… Со словами, что она никогда не променяет свою новую любовь на какого-то там сына…

Да, ему на тот момент было уже пятнадцать… Но он до сих пор был совершенно маменькиным залюбленным сыночком, который, простите, в туалет не решался сам зайти без ее помощи и одобрения. Поэтому остаться без мамы, — пусть даже и в таком возрасте, — для парня оказалось страшным ударом, от которого он, наверное, так и не оправился до сих пор…

Пожалуй, действительно милосерднее было бы его тоже усыпить…

Именно тогда Олеся уже и начала потихоньку осознавать, что ее мама — страшный человек. Она готова была без зазрения совести попросту уничтожать всех тех, кто ей не угодил. Причем, делала это совершенно спокойно и осмысленно.

Ради достижения своей цели, — причем, зачастую совершенно непонятной окружающим, — она готова была пойти по трупам. И горе было тому, кто по глупости умудрился встать на ее пути!..

Олеськиного мужа мама тоже с удовольствием усыпила бы, если бы ей только представилась такая возможность. Но дочь, опять же, взбрыкнула и не позволила ей это сделать. Потому что любила. Потому что на каком-то этапе он был ей важен и нужен. Мама рвала и метала, отрекалась от неугодной дочери, а потом обещала ее простить, если она все-таки будет готова признать свои ошибки и заблуждения, но реально сделать ничего не могла. Потом, после нескольких лет замужем, Олеся поняла, что больше не любит своего мужа. И спокойно развелась с ним. Так что ему тоже удалось выжить. А Олеся снова оказалась под маминым крылом…

Мама была счастлива и не скрывала этого. Теперь дочь снова целиком и полностью принадлежала ей.

Хотя, нет… Не совсем целиком. Потому что в память об Олесином не слишком удачном замужестве остался сын…

Он был совершенно обычным нормальным ребенком. Две руки, две ноги, туловище, голова… В принципе, милый, симпатичный, добрый и очень смышленый мальчишка, взявший от обоих своих родителей только самое лучшее… Мамин первый внучек, кстати…

И она возненавидела его просто лютой ненавистью. Вероятнее всего, даже и не потому, что у него были какие-то несовместимые с мамиными понятиями недостатки, а всего лишь из-за того, что дочь его любила…

Первые года жизни внука Олесина мама лишь изредка поглядывала на него, как на некое диковинное насекомое, которое смеет отвлекать на себя внимание дочери, — то самое внимание, которое должно было полностью доставаться ее мамочке. Сам по себе внук ее совершенно не интересовал, не вызывал ни малейших чувств или эмоций, — нечто вроде бессловесного приложения к дочери, отнимающее у нее то драгоценное время, которое она должна была уделить беседам с мамочкой. Довесок, одним словом. Прицеп, который, с ее точки зрения, сломал ее дочери жизнь и лишил любых надежд на счастье. В нем все было