Живой Дагестан - Владимир Д. Севриновский Страница 16

– Моя страна обвинила меня в отмывании мафиозных денег. Наверное, это правда. Других клиентов в то время в Москве для европейцев не было.

Тогда Рональд надумал переселиться в Россию и развивать международный конный туризм с местными индейцами – ногайцами и калмыками. На бумаге план выглядел отлично. Просторы огромные, конкурентов нет. Он продал машину, купил коня и отправился по степи из Элисты в Терекли-Мектеб. Путешественник упустил лишь самую малость – что в сотне километров отсюда идет война.

Рональд ночевал в кошарах, и дети из окрестных сел сбегались поглазеть на немца. Одного дотошного мальчугана особенно интересовало, спит ли он в каске, со шмайссером на пузе, или снимает их, ложась в кровать. Возле чеченской границы всадника с увесистыми сумками остановили полицейские.

– Их было десять, – вспоминает Рональд. – Сперва меня ударили кулаком, затем я лежал на полу и меня били ногами, а потом спросили, кто я и куда еду.

Конный туризм не задался, и немец решил переквалифицироваться в агрономы. Он увидел, что урожайность в Ногайском районе в пять раз меньше, чем в Германии. Рональд подсчитал, что с немецкими технологиями он заработает по два миллиона рублей в год с каждого гектара.

И к этому проекту он подошел с немецкой педантичностью. Съездил на год в Германию – обучаться капельному орошению. Арендовал землю. Обжился. После долгих поисков приемлемого пива махнул рукой и перешел на шампанское. Осталось получить российское гражданство или хотя бы вид на жительство. Но без проблем заветный паспорт давали разве что Жерару Депардье. Поразмыслив, Рональд решил жениться на ногайке.

Десять лет назад на въезде в Терекли-Мектеб стояла небольшая кафешка «У Гюльзары». Сейчас здесь добротная гостиница. Однако хозяйка, как прежде, шлепает по двору крепкими босыми ногами и варит клиентам в котлах плов и рыбу. Командировочных мало, но все останавливаются только здесь, ведь Гюльзара и с начальством дружит, и гостей не обижает. Только с одним посетителем у нее вышла размолвка, да и та давно:

– Стою я у крыльца, вдруг вижу – едет немец на коне. Прискакал, показывает на вывеску и спрашивает на ломаном русском: «Знаешь, кто это?» – «Я». А он покачал головой укоризненно: «Неправда. Это – лошадь».

Помимо романов об индейцах, начитанный Рональд любил киргизского писателя Чингиза Айтматова. Особенно ему запала в душу повесть про буланого иноходца «Прощай, Гульсары!».

С тех пор немец заходил в кафешку каждый день – пока Гюльзара не объяснила ему, что она – женщина простая. Дружить с ним готова, но замуж пойдет только за местного. А он здесь навсегда останется чужаком.

– И верно, чужак, – поддакнул коротко бритый ногаец, уписывавший плов за соседним столиком. – Взял в аренду нашу ногайскую землю в соседнем селе. Сад делать собрался. Обнес забором, обмотал проволокой. А деревенские издавна там овец гоняли. Нет чтоб ему с ними поладить. Он заноситься стал. Так ребята ему забор и разломали. Чтобы отарам не мешал. Пришлось ему уехать в Терекли-Мектеб.

– Хороший Рональд мужик, – вздохнула Гюльзара. – Я бы ему помогла, но он гордый. После того разговора даже не здоровается. И женился почти сразу. Оно и к лучшему. Жена и теща без него бы пропали. А я сама справляюсь, мне помощники не нужны. Это моя земля. Ногайцев по всему миру раскидало, в Турции их больше миллиона живет. А все же лучше нашей степи, нашей полыни, нашей пыли ничего нет. Любой ногаец тебе это скажет.

– Владимир, ты – культурный человек. Как ты терпишь такую жизнь? Здесь же феодальный строй! Я десять лет живу с ногайкой и знаю – она мыслит средневеково. Тут все против меня. Соседи злословят. Теща командует женой. Но хуже всего индюки. Летом всюду пыль, а у меня в огороде – оазис, капельное орошение. Так эти твари перелетают через забор и ломают побеги. Овощи их тянут как магнит, я не могу защищаться!

– Какой же ты протестант, – покачал головой фотограф, разливая водку по стаканам.

– Я коммунист! – возразил Рональд, но Владимир только отмахнулся:

– Все коммунисты – протестанты. У вас, немцев, это в крови, будь вы хоть трижды атеистами. Вечно пытаетесь переделать мир. Ну, за встречу.

Рональд сердито опрокинул рюмку, сморщился и закусил.

– Я вырос там, где люди стремились к лучшему. В ГДР у меня были государственные амбиции, а сейчас я вечно вчерашний. Наши братья с Запада пришли как оккупанты. Я погиб, мне пришлось уехать. Думал, Россия, моя большая любовь, поможет. Но и здесь нет цивилизации. Я привык работать, и меня за это не уважают. Никто не хочет трудиться, все хотят быть начальниками. А начальники здесь не работают. На это заместители есть. Спасти Россию может только немец. Но он слишком слабый, миленький, его зарежут.

Фотограф с аппетитом доел колбаску, раскурил новую сигарету и затянулся, щурясь от удовольствия.

– Как ты можешь быть довольным? – не унимался Рональд. – Ты не хуже меня понимаешь, что этот мир плох, но не хочешь его исправить. Я воюю со злом, избегаю его, а ты далеко не идешь, ты неподвижный!

Владимир отщипнул кусочек сыра, задумчиво прожевал и ответил:

– Это все забавы для протестантов. Мы, тенгрианцы, не изводим себя несовершенством мироздания. Вселенная большая, ее по красивым полочкам не расставишь. Хочешь перемен – измени себя.

– Но я могу быть полезен этому народу! Если мне дадут работать, я разбогатею. Тогда многие пойдут за мной, и всем станет лучше. А вместо этого я чищу огороды и воюю с индюками.

– Твоя беда в том, что ты всех учишь. С индейцами не получилось – взялся за ногайцев. Не жди, что мы станем такими же Рональдами. Всего сто лет назад мы в кибитках жили. И ушли от них подальше, чем нынешние немцы – от кайзеровской Германии. Никогда не строили – а теперь полюбили строительство. Наверстываем упущенное. Все тут будет как надо, всех мы догоним и все поймем. Ты только подожди. Лет эдак двести или триста.

Они еще спорили, но уже стемнело, и дом наполнялся картежниками. В центре фотостудии поставили столик, обтянутый сукном почти зеленого цвета. «Из пальто подруги», – загадочно пояснил Владимир, но в детали вдаваться не стал.

Вскоре сельский механик, а по совместительству – гений преферанса, скрестив на стуле босые ноги, яростно швырял карты на