Вниз по Волге - Брюс Чатвин Страница 13

недавно военнопленным поручили выполнять все земляные работы в новом коммунистическом саду, и это под палящим солнцем, и получали они за это один лишь сухой хлеб. «Хорошенькая свобода, не правда ли? Эти проходимцы могут, сколько хотят, называть себя пролетариями, большевиками, коммунистами и интернационалистами, от русской лени и страсти к воровству им не избавиться».

Я покинул военнопленных в возбужденном состоянии, их справедливый гнев передался и мне. С этими людьми из Кернтена, Тироля и Зальцбурга я говорил как со своими. Мой старый прадедушка, тоже крестьянин, так же как и они, курил бы трубку и ругал угнетателей, доведись ему попасть в русский плен.

Вечером вместе с матросом я вернулся на вокзал. Долли Михайловны с нами не было. Она осталась ночевать в городе.

До того как мы на следующий день отправились в путь, Долли Михайловна явилась в автомобиле местного Совета, чтобы переодеться. Она должна была принять участие в параде с командой бронепоезда. Матрос и я поехали на завтрак в Совет.

В три часа должен был начаться парад. Комиссары и штабные стояли, взобравшись на аркады, и салютовали красными флагами. Все были одеты очень воинственно, экипированы большим количеством оружия, планшетов и биноклей, но никто не мог соперничать с комендантом, который, несмотря на жару, водрузил на голову серый стальной шлем с красной пятиконечной звездой. На нем были высокие лакированные сапоги со шпорами, начищенная до блеска сабля, что в России казалось украшением иноземным, фантастическим, а на правом рукаве у него красовался известный знак ударной группы — белый серебряный череп с двумя скрещенными костями на красном фоне. Рядом с ним сидел матрос в своей простой морской форме с развевающимися черно-оранжевыми ленточками бескозырки, и вид его не говорил в пользу военной мощи.

Чтобы не провоцировать военнопленных и не произвести ложного впечатления на красноармейцев, я занял место в тени аркад. Здесь выстроились и члены оркестра австрийских военнопленных, которые должны были играть на параде, а позже на празднике. От них не требовали, чтобы они маршировали со своими инструментами на солнце. Искусство ощутимо повысило их статус, ведь, по молчаливому признанию начальства, успех праздника в значительной степени зависел от их музыки и от их доброй воли.

Парад тем временем начался. Нельзя сказать, чтобы он утомил нас своей продолжительностью. Участвовали в нем два полка по 200 человек. Люди шли вразнобой. Многие из них были военнопленными, в основном венграми и немцами. Их легко было выделить среди русских красноармейцев, из которых лишь немногие побывали солдатами на фронте, по военной выправке, которую они вольно или невольно начинали демонстрировать, как только им давали в руки оружие. За пехотой следовали пулеметчики, полторы дюжины мужчин на маленьких коричневых лошадях. Полевая пушка, которую тянули лошади, представляла тяжелую артиллерию.

Завершала парад команда бронепоезда с красным флагом, на котором золотыми буквами было написано «Бронепоезд „Карл Маркс“». За ним шла Долли Михайловна. Облаченная в летный шлем, белую шелковую матросскую блузу, с красной лентой, револьверной кобурой на поясе, в бриджах цвета хаки и высоких желтых сапогах, зашнурованных до колен, она выглядела потрясающе. Проходя мимо аркад, она салютовала саблей и улыбкой.

Во время парада мы стояли навытяжку с обнаженными головами, а музыканты между тем поочередно играли то Марсельезу, то почетный марш Первого Венского полка. Позднее и мы проследовали маршем во главе с военным оркестром, а к нам, в свою очередь, присоединились местные члены коммунистической партии, мужчины, женщины и дети. Белая от пыли дорога, казалось, вела прямо к солнцу.

Сад, впрочем, оказался недалеко от центра города. До национализации он принадлежал князю Гагарину и всё еще таил в себе слабое напоминание о французском садовом искусстве. Чтобы превратить его в народный, здесь были проведены обширные произвольные преобразования. Во-первых, была выстрижена вся центральная часть, чтобы освободить место для эстрады под оркестр. Здесь же была возведена статуя, открытие которой планировалось провести во время праздника. Она стояла посреди одной из продольных аллей, закутанная в покрывало из грубого солдатского сукна, на фоне черных кипарисов и туй. Справа от нее была сооружена трибуна, обитая красным.

Как только мы прибыли в сад, колонна сразу же разбрелась. Солдаты составили ружья пирамидами, а ручные гранаты положили на траву. Нам, гостям, были приготовлены места прямо под трибуной. На базарной площади было совсем немного зрителей, а здесь, как оказалось, всё же собралась часть гражданского населения города, в основном молодые девушки, которым не хотелось похоронить свою юность дома. Ведь в маленьких городах так мало развлечений, а нынче еще меньше, чем вчера. Так что такого, если мы просто пойдем поглядеть, что там красные опять придумали.

Теперь оркестр играл «На прекрасном голубом Дунае». Потом комендант взобрался на красную трибуну, снял с головы шлем и водрузил его перед собой. Лицо его было покрыто каплями пота, впрочем, как и у нас всех, но при этом он был очень бледен. Палящее солнце никак не отразилось на цвете его кожи. Он начал выступление. Говорил он очень красноречиво, но казалось, что его самого сказанное мало интересовало. Из уст его без всякого напряжения извергался поток большевистских и общесоциалистических лозунгов. В нужных местах он делал паузы для аплодисментов со стороны коммунистов. Долли Михайловна без стеснения зевала. Она взяла меня под руку. Я услышал, как оратор произнес имена Маркса и Энгельса и подумал, что вот сейчас будет торжественное открытие статуи. Но он продолжал говорить, и ничего не происходило. Наконец он передал городу «Красный сад» и высказал надежду на то, что это послужит на благо народа, развитие искусства и свободное процветание любви. Сад-де — символ заботы Республики Советов о благе и чаяниях пролетарских масс. При этом он должен стать для народа святыней, заменой невежественной церкви, да, на этом месте будет возведен пантеон героев интернационального братства. Со временем здесь будут возвышаться памятники таким мужам, как Платон и Бабёф, Маркс и Энгельс, Бланк и Делеклюз, Ленин и Либкнехт. С помощью австрийского скульптора, бывшего военнопленного, а ныне свободного гражданина, он положил начало этому делу и велел установить первый памятник. Он долго колебался, какой из исторических личностей первой оказать эту честь. Думал и о Люцифере, и о Каине. Оба они были угнетаемыми, мятежниками, крупными революционерами. Но первый из них — теологический образ, не соответствующий идеологии марксизма. Свет, который он нес, потух, после того как разрушилось общество, страх и ненависть которого он олицетворял. А второй — фигура мифологическая, историческое существование которой сомнительно. Поэтому он решил выбрать недвусмысленную земную