Пути России от Ельцина до Батыя: история наоборот - Дмитрий Яковлевич Травин Страница 12

одной стороны, не желали работать больше и лучше из-за отсутствия материальной заинтересованности, а с другой — не имели права самостоятельно менять структуру производства, ориентируясь на реальный потребительский спрос, а не на планы, составленные чиновниками. В-шестых, дефицит стимулировал предприятия формировать большие запасы сырья и материалов, что серьезно усугубляло и без того сложную ситуацию: получалось, что, сколько ни производи дефицитных товаров, все будет мало.

Весь этот чрезвычайно странный по современным представлениям комплекс хозяйственных проблем остался Горбачеву в наследство от прошлых эпох. Сейчас мы не будем выяснять причины его возникновения. Оставим этот аспект нашего анализа для следующей главы, а пока разберемся, каким же образом прорабы перестройки осваивали свое тяжелое наследство.

В первые годы перестройки у руководства страны не было четкого понимания того, как можно исправить положение дел в экономике. Применялись меры, которые не могли изменить суть дела. С одной стороны, предпринимались усилия для того, чтобы повысить трудовую дисциплину на предприятиях с помощью жестких ограничений продаж алкогольной продукции. С другой — инвестировались дополнительные средства в развитие машиностроения, поскольку считалось, что механизация производства увеличит выпуск товаров. Но к середине 1987 года созрела наконец программа радикального реформирования, которая основывалась на реальном понимании сути стоявших перед советской экономикой проблем, но не на понимании того, как эти проблемы можно успешно разрешить. Реализацию этой программы начали в 1988 году, и примерно к середине 1990-го она серьезно ухудшила положение дел в экономике. Если к началу перестройки товарный дефицит имел ограниченный характер (на прилавках магазинов всегда что-то приемлемое для потребителя лежало, хотя за товарами выстраивались порой длинные очереди, а выбор был минимальным, особенно в провинции), то к концу перестройки прилавки стали по-настоящему пустыми. Вместо формирования у производителей стимулов к активной работе по преодолению дефицита были созданы стимулы у потребителей для массированной скупки всего, что можно было скупить, и формирования больших товарных запасов. Почему же это произошло?

Реформа включала в себя несколько важнейших элементов. Внешне она напоминала переход от советской административной экономики к рыночной. Должен признаться, что в те годы я — молодой преподаватель экономики — сам ошибочно полагал, что налицо нормальное движение к рынку, и с энтузиазмом пропагандировал реформу в студенческих аудиториях и на предприятиях, где выступал перед трудовыми коллективами. Мой энтузиазм был связан с недостатком экономических знаний и избытком перестроечного энтузиазма. На самом деле преобразования не были по-настоящему комплексными, а потому переходом к рынку перестроечную реформу назвать было нельзя.

Самым привлекательным элементом реформы стало предоставление предприятиям самостоятельности в решении вопроса, что и как производить. Планы производства теперь можно было составлять самим. Роль министерств и других вышестоящих органов резко сокращалась в сравнении с эпохой старой административной системы хозяйствования. Идея самостоятельности была тогда очень популярна в обществе. Многие люди полагали, что на местах гораздо лучше знают особенности производства, чем в далекой Москве, где в больших кабинетах сидит оторванное от реальной жизни высшее начальство. Директора предприятий были уверены в том, что они компетентнее министров и партийных секретарей, постоянно вмешивающихся в производство.

Но что означало принятие предприятием самостоятельных решений? Кто конкретно их должен был принимать в условиях сокращения роли министерств? Ясно, что на первый план выходили менеджеры, точнее «красные директора», как прозвали их в эпоху девяностых. В перестроечной экономике альтернативы им не имелось, но в настоящей рыночной экономике (капиталистической) менеджмент находится под контролем акционеров, а точнее — под контролем финансового рынка, если не существует крупного акционера, владеющего контрольным пакетом акций. На финансовом рынке в случае неэффективной работы компании происходят массовые продажи акций, что негативно сказывается на положении менеджеров. Зависимость от рынка делает их ответственными за свои решения, хотя не устраняет ошибок и злоупотреблений. В СССР не было частной собственности (машина, квартира, садовый домик и т. д. именовались личной собственностью), не было акционерного капитала, не было финансового рынка. Что в этой ситуации формировало бы ответственность директоров? Если ни министр, ни финансовый рынок не могут их наказать за плохие решения, как будет работать такая система? Выход из положения был найден с помощью идей рыночного социализма и рабочего самоуправления, использовавшихся в Югославии с 1950-х годов, когда трудовые коллективы сами выбирали директоров своих предприятий, а специальные советы контролировали деятельность менеджеров. Формально такая система была похожа на настоящий рынок. Казалось бы, не все ли равно, кто выбирает начальство: большое число работников или большое число мелких акционеров? Но разница оказалась весьма существенной. Акционеры заинтересованы в росте прибыли, курса акций, а следовательно, эффективности производства. Работники — в росте зарплаты и сохранении своих рабочих мест, что часто противоречит эффективности. Кроме того, работники не настолько квалифицированы в управлении, чтобы эффективно контролировать менеджмент. Мелким акционерам тоже не хватает квалификации, но им и не надо спорить с ушлыми директорами: достаточно «скинуть» акции на рынке. А рабочие ничего «скинуть» не могут. Но и обнаружить скрытые злоупотребления директоров не могут тоже. Они удовлетворяются ростом зарплаты и часто не замечают, что хищения, осуществляемые их избранником, значительно превышают по объему средства, выделяемые на премии.

Формирование фактически бесконтрольного директорского корпуса в ходе перестроечной реформы привело к такому явлению, как номенклатурная (так ее называли у нас), или спонтанная (этот термин преобладал в странах Центральной и Восточной Европы), приватизация. Началась она задолго до того, как массовую приватизацию провел в 1992–1994 годах Анатолий Чубайс. Приватизация массовая как раз в значительной степени была направлена на то, чтобы остановить приватизацию номенклатурную, проходившую не по установленным государством принципам, а по принципу «кто смел, тот и съел». Действия «красных директоров» и их деловых партнеров были далеко не столь заметны в конце 1980-х, как деятельность «приватизаторов» 1990-х, но именно события, происходившие в перестройку, во многом заложили основы будущих крупных состояний российского бизнеса.

В конце 1980-х директора перенаправляли финансовые потоки предприятий в собственные карманы. Этому процессу сильно способствовало появление кооперативов, которые гораздо больше напоминали частные фирмы, чем самоуправляемые государственные предприятия. «Красный директор» мог, например, заказать кооперативу какие-то работы для своего предприятия: ремонт крыши, покраску стен цеха, настройку нового оборудования или даже проведение исследовательских работ в целях повышения эффективности производства. Заказать эти работы он мог у одного кооператива, а мог у другого. Тот, который он предпочел, был благодарен директору за выгодный заказ и, соответственно, давал ему хороший откат — взятку, представлявшую часть той суммы, которую предприятие заплатило кооперативу за работу. Более того, директор мог не искать кооператоров на рынке, а сам создать кооператив с помощью друзей или родственников, которых тем самым обогащал, не забывая собственной выгоды. При таком подходе к делу расценки за работу кооператива