Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3 Страница 40

Маклаков. — У меня с ним всегда были добрые отношения, но здесь он указал государю так определенно, что мне неловко было слышать. Он сказал именно то, что вы говорите: «Если бы я дерзнул (его подлинное выражение), после того, как десять лет существует данное устройство, высказаться за пересмотр, я бы считал себя перед вашим величеством преступником». Так что, когда мы ехали назад, я его спросил: «Значит, с вашей точки зрения, это — теоретические обсуждения, а не мероприятия, не распоряжения? Вы, как бы, меня в этом смысле упрекнули?» Он говорит: «Нет, я только хотел сказать, как определенно смотрю».

Председатель. — Другие министры присоединились к вашей точке зрения или к точке зрения Щегловитова?

Маклаков. — Все присоединились к точке зрения Горемыкина, который сказал, что это не представляется желательным, что это ни к чему, что надо уметь ладить с думой, что она может работать. Тут, я не помню, было какое-то обострение, которое задело немножко наверху.

Председатель. — Значит, все министры, по разным соображениям, были против; вы — определенно за желательность, не касаясь вопроса юридически; а Щегловитов, с юридической точки зрения, — определенно против.

Маклаков. — Я не отрекаюсь от своих мыслей и взглядов; но я хочу сказать, что это был не доклад. Когда кончился главный доклад, государь как бы уронил этот вопрос. Это был обмен мнений, серьезного тут ничего не было.

Олышев. — Теперь вернемся к деятельности вашей, в качестве черниговского губернатора, по вопросу относительно выборов в четвертую гос. думу. Тут были неправильности; в думу был внесен запрос.

Маклаков. — Он не был принят.

Олышев. — В Суражском уезде черниговской губернии евреи-землевладельцы, обладающие полным земельным цензом, были исключены на том основании, что они не имеют права жительства. Вы считаете это законным?

Маклаков. — Да, было сенатское разъяснение.

Олышев. — Оно касалось тех евреев, которые жили вне черты оседлости.

Маклаков. — В селениях они не имеют права жительства.

Олышев. — Значит, вы понимали таким образом?

Маклаков. — Да, безусловно.

Олышев. — В городе Сураже был устранен прогрессивный выборщик, некий купец первой гильдии Рашаль. Его избрание было обжаловано, во-первых, вследствие того, что в помещении, где производились выборы, был телефон, во-вторых, потому что сделан был перерыв во время выборов. Черниговская губернская выборная комиссия утвердила, но вы не согласились и обжаловали в сенат. В сенат дело не последовало, а как только изменился состав комиссии, нашли возможным внести вторично вопрос, и тогда он прошел в желательном смысле.

Маклаков. — Я боюсь, что здесь что-нибудь не так, потому что этого комиссия не приняла бы.

Олышев. — Вы губернского предводителя дворянства Хоменко знали?[*]

Маклаков. — Знаю.

Олышев. — Он перед самыми выборами собрал евреев и, ссылаясь на вас, советывал им не участвовать, грозя репрессиями, и, во всяком случае, советовал выбирать исключительно лиц, принадлежащих к правой организации.

Маклаков. — Я уверяю вас, что это проверялось тысячу раз. Надо сказать, что много было сильных людей, которые не прошли в думу и которые имели большой зуб против меня. Они собирали все против меня и собрали. Я прямо отрицаю, что давал эти указания.

Олышев. — Вы помните вашу переписку с Щегловитовым по поводу прокурора Ющенко?

Маклаков. — Помню.

Олышев. — Вы находили законным, что губернатор писал на прокурора, который поступал на основании закона? Если бы прокурор позволял себе нравственное неприличие, если бы никто об этом не знал, а губернатор нашел нужным об этом сообщить…

Маклаков. — Это стало таким легендарным делом, оно так нашумело. В думе несколько раз на него ссылались. Но в натуре оно проще, чем казалось. Когда я ехал в Чернигов, покойный Столыпин предупредил меня, что в губернском присутствии у губернатора была постоянная позиция,[*] которая его ставила в смешное положение: он указал, что такое положение для губернатора, в особенности такой губернии, как черниговская, невозможно, и обращал мое внимание на то, что по губернскому присутствию, должно быть больше единодушия в работе. Я тогда поехал к Ющенко. У нас с ним были личные отношения, совсем недурные, я во всей своей деятельности боролся только с людьми политически боевыми, Ющенко вращался в прогрессивном кружке, который a priori был заражен недоброжелательностью и недоверием к каждому губернатору; бывало так: говоришь с ним — он соглашается; встретишься в губернском присутствии, где председатель смотрит на Ющенко, — Ющенко говорит обратное тому, что только что говорил у меня в кабинете; и я систематически встречался не с тем, чтобы он мне противодействовал, но мне обидно было…

Олышев. — Совершенно правильно. Может быть, действительно, вы не могли бы с ним служить, и совершенно понятно, что прокурорский надзор и администрация должны поддерживать закон, чтобы не было тенденциозных отношений; но на это есть меры. Вы могли переговорить с Ющенко, — и пусть там разберут, кто прав, кто виноват; но вы, в своем письме, ударили по самому больному месту, начали с того, что Ющенко считается кадетом. Это мне кажется странным: вы могли написать Щегловитову, что этот прокурор не соблюдает закона; конечно, такой прокурор не годится; а когда вы играете на политических убеждениях, то выходит, что он был на высоте закона, а вы, может быть, ошиблись.

Маклаков. — Я вам всю правду сказал.

Олышев. — Бывали такие случаи, что прокурор с губернатором не могут ужиться; тогда их разводят. Его не перевели, а из прокуроров сделали товарищем прокурора, т.-е. наказали. А вам известен разговор Щегловитова с Ющенко? Щегловитов сказал, что считает его действия вполне законными, но, в виду того, что губернатор не может с ним служить, он его переводит.

Маклаков. — Но перевод в другой город казался мне совершенно необходимым.

Олышев. — Вы говорите, что Щегловитов тоже черниговский помещик?

Маклаков. — Да, я у него бывал; он сам указал мне, чего опасаться, и, действительно, я с этим встретился.

Олышев. — Вы исходили из убеждения, что все кадеты всегда тенденциозны?

Маклаков. — Нет, я говорю только про Ющенко.

Олышев. — А вы его тенденциозность объяснили тем, что он кадет?

Маклаков. — Я не помню выражений.

Олышев. — Ведь вопрос идет, главным образом, о рассмотрении выборов в губернском присутствии. Рассмотрение выборов — вопрос очень сложный. Выборы были сделаны крайне неправильно…

Маклаков. — Нет, простите, это другие выборы, это земские выборы.

Олышев. — Ах, это другие. «В бытность мою в Валуйце вы говорили мне, когда речь коснулась черниговского прокурора А. С. Ющенко, что вы подозреваете его в кадетских симпатиях. Я докладывал вам тогда, что он открыто не проявлял еще своего тяготения в левую сторону. Однако, обстоятельства последнего времени показали, как вы были правы». Значит, вы исходили из того положения, что человек виноват в том, что он — кадет?

Председатель. — «В Чернигове только что закончились выборы в уездные земские гласные. Все левые элементы, обыкновенно легко выбиравшиеся, оказались забаллотированными, и освободительная армия забила тревогу. Начали искать всеми правдами и неправдами поводов к отмене выборов. В заседании губернского присутствия, где жалоба была заслушана и оставлена — большинством пяти голосов против трех — без последствий, Ющенко откололся от правительственного большинства и баллотировал вместе с заведомо левыми председателями губернской и уездной земских управ. Бестолковое, пустое разглагольствование Ющенко в оппозиционном направлении мне приходилось наблюдать в присутствиях уже не раз, но в последнем, очень серьезном по существу, случае, его поведение выразилось особенно определенно, вызвало много толков и, в силу этого, оказалось крайне неудобно для дела. Присутствию предстоит разрешение целого ряда дел по преданию суду должностных лиц общественных управлений, приближаются, далее, выборы в губернское земское собрание, а впереди, наконец, и выборы в государственную думу. Если в составе губернского присутствия среди представителей правительственной власти не будет твердого единодушия, — мне будет очень трудно провести дело так, как этого требует присяга и подсказывают здравый смысл и опыт недавних позорных лет».