Заговоры и борьба за власть. От Ленина до Хрущева - Рудольф Константинович Баландин Страница 26

Тяжким испытанием для страны стал голод зимой 1932–1933 годов. Число погибших от голода и болезней составило, скорее всего, около 3 млн. Во всяком случае с 1932 до 1937 года население страны, в отличие от предшествующих и последующих мирных лет, практически не увеличилось. Впрочем, эти данные требуют проверки, иначе рост населения до 1941 года получается чересчур быстрым.

Бедствие это было вызвано не только природными факторами (сильными засухами в южных районах), но прежде всего проводимой политикой коллективизации и административного давления на крестьян. Можно сказать, что в начале 30-х годов в деревне шла малая крестьянская война. Виновниками ее были, если судить по совести, все – от Сталина до самых бедных крестьян. И в то же время война эта определялась почти исключительно объективными обстоятельствами. Строительство общества нового типа было неизбежно сопряжено с немалыми жертвами. Отказ от этого строительства и возврат к НЭПу, как мы уже говорили, грозили еще более страшными последствиями.

Из двух (или трех) зол было выбрано наименьшее. И страна выстояла. Разруху и развал государства удалось предотвратить.

Правда, промышленное производство выросло примерно на 5 % – втрое меньше, чем планировалось, но все-таки больше (в процентном выражении), чем в других странах. Тем более что в 1932–1933 годах США пребывали в кризисе.

То, что СССР пока еще выдерживал и преодолевал трудности в области сельского хозяйства, еще не гарантировало страну от скорого краха. Ведь задачи, стоявшие перед ней, были фантастическими. В начале 1931 года Сталин сказал: «Задерживать темпы – это значит отстать. А отсталых бьют… Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Пробежать со скоростью спринта явно стайерский отрезок и не рухнуть уже в начале пути? Как поверить в выполнимость поставленной задачи?

Кому-то может показаться, будто Сталин был готов насмерть загнать русский народ в этой сумасшедшей гонке, а его «правые» противники, и прежде всего Бухарин, выглядят радетелями за крестьянство и вообще за народные массы.

Нечто подобное предполагали Э. Вериго и М. Капустин в статье «Гибель и воскресение Николая Бухарина»: «По нашему мнению, это был идейный спор в высочайшем (полузабытом) смысле этого слова – Бухарина – со Сталиным… Спор Жизни со Смертью, Христа с Сатаною… Сталин – еще более крайний, еще худший революционист, чем Троцкий, одним словом – Сатана… Так что Париж-36 для Бухарина, находившегося тогда на вершине славы (его знал уже весь Запад) и семейного счастья (любви последней, особенно жгучей от тяжких предчувствий), – это не столько «Булонский лес», сколько «Гефсиманский сад». Наверное, у него была здесь своя минута «моления о чаше», и он мог бы выбрать жребий жизни, но он выбрал иной».

Весь этот пассаж выглядит диковато и с политической, и с религиозной точек зрения. Святотатственно сопоставлен Бухарин с Христом (тем более с учетом его собственного уподобления себя Антихристу) и явное расхождение с Евангелием (не было спора Христа с Сатаною, если не считать эпизода искушения в пустыне). Кстати, в воспоминаниях, кажется, В.В. Шульгина с бесом сравнивался Троцкий.

Обратимся к сути дела. Вспомним, что на процессе 1937 года Бухарин признал себя виновным в измене социалистической Родине, в принадлежности к подпольной антисоветской организации. «Я говорил и повторяю сейчас, – заявил он, – что я был руководителем, а не «стрелочником контрреволюционного дела» и «виновном в злодейском плане расчленения СССР». (Не странно ли, что план этот – поистине злодейский – был осуществлен в 1991 году, вскоре после кампании по реабилитации Бухарина?)

Признание это звучит как самооговор. К тому же Бухарин практически предавал и своих последователей, учеников и соратников, которые тоже – с его слов – оказывались в антисоветском лагере. Но ведь он не согласился с некоторыми пунктами обвинения. Почему? Если бы он клеветал на себя, то имело смысл делать это с максимальными преувеличениями, доходящими до абсурда, огульно соглашаясь с обвинением. Тогда бы иностранные независимые наблюдатели, присутствовавшие на процессе, могли бы с полным правом усомниться в его искренности. Хотя, конечно же, не исключено, что его могли убедить вести себя именно так. Но разве он не понимал безнадежности своего положения? Или все-таки рассчитывал на снисхождение?..

Вернемся на три года назад, когда на ХVII съезде ВКП(б) Бухарин заклеймил правый уклон свой и своих сподвижников: «Группировка… к которой я когда-то принадлежал… неминуемо становилась центром притяжения всех сил, которые боролись с социалистическим наступлением, т. е. в первую очередь наиболее угрожаемых со стороны социалистического наступления кулацких слоев, с одной стороны, их интеллигентских идеологов в городах – с другой». Более того, победа «правых», по его словам, «ослабила бы до крайности позиции пролетариата, привела бы к преждевременной интервенции, которая уже нащупывала своими щупальцами слабые и больные места, и следовательно, к реставрации капитализма» (отметим: вполне правдоподобная картина).

В этой речи Бухарин называл Сталина «наилучшим выразителем и вдохновителем партийной линии», который «был целиком прав, когда разгромил… целый ряд теоретических предпосылок правого уклона…». И еще: «Предпосылкой победы нашей партии явилась выработка Центральным Комитетом и товарищем Сталиным замечательно правильной генеральной линии».

Перечень покаяний в своей антисоветской деятельности и восхвалений Сталина можно было бы продолжить. Все это никак не вяжется с образом Христа, но более смахивает на Антихриста. Правда, в своем саморазоблачении Бухарин не дошел до последней черты, как Каменев, заявивший: «Я хочу сказать с этой трибуны, что считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 годы боролся с партией и с ее руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперед, не таща за собою, по библейскому (простите) выражению, эту старую шкуру».

Возможно, подобные покаяния вызваны были боязнью репрессий. В любом случае их высказывания никак не отвечают тем иконописным образам, под которые малюют их некоторые публицисты. Как тут не вспомнить благородные слова молодого коммуниста Семена Гудзенко: «Нас не надо жалеть. Ведь и мы никого б не жалели».

Раскаяние их могло быть притворным (тактическим приемом в борьбе за власть). Но тем сильней становилась их ненависть к тем, перед которыми пришлось унижаться. Скорее всего, у них оставался «идейный камень» за пазухой и они надеялись в следующий раз, когда сталинская политика полностью обанкротится, перейти в наступление и взять реванш. В пользу этой версии свидетельствуют