Союз Сталина - Василий Васильевич Галин Страница 16

«Нет другой такой страны, – указывал на этот факт еще в 1874 г. Ф. Энгельс, – в которой при всей первобытной дикости буржуазного общества был бы так развит капиталистический паразитизм, как именно в России, где вся страна, вся народная масса придавлена и опутана его сетями. И все эти кровопийцы, сосущие крестьян, все они нисколько не заинтересованы в существовании русского государства, законы и суды которого охраняют их ловкие и прибыльные делишки»[273].

«В сущности всей русской буржуазии, – подтверждал выпускник элитной военно-юридической академии полковник царской армии П. Раупах, – ни до чего, кроме личного благополучия, никакого дела не было. Дикий… эгоизм, непонимание общественной пользы и совершенное безразличие к национальной чести у этой общественности были те же, что и у костромского крестьянина»[274].

«Мы, образованные русские, как сомнамбулы следим за Западом, бессознательно подымая уровень своих потребностей, – писал в 1902 г. М. Меньшиков, – Чтобы удовлетворить последние, мы предъявляем к народу все более строгие требования. С каждым годом нам становится мало прежних средств к жизни. Пусть имения дают теперь втрое больший доход, чем при наших дедах, – мы кричим о разорении, потому что наши потребности возросли вшестеро…», мы не задумываясь «ставим на карту имущество народа, его человеческое достоинство, его независимость»[275].

Угроза, о которой писал М. Меньшиков, со всей очевидность проявилась во время русско-японской войны и революции 1905 г. И уже в 1907 г. видный экономист, народный-монархист В. Шарапов издает книгу «Диктатор», в которой он словами своего героя указывал: «Иронию всякую в сторону и будем говорить совершенно серьезно. Вся эта мерзость так разрослась, так усилилась, что без террора не обойтись. Только страхом еще и можно что-нибудь сделать. Но страху нужно нагнать на этих господ такого, чтобы каждый из них, ложась спать, благодарил Бога, что он не повешен и не сослан в Восточную Сибирь… Петербург представлялся ему огромным тифозным или холерным бараком, где и стены, и сама почва были пропитаны бактериями разврата, самовластия и хищений. Оздоровить эту почву не было никакой возможности… Дезинфекция должна быть сделана. Ведь вы же понимаете, что с этим персоналом ни о каком обновлении России, ни о каких реформах и думать нечего…»[276]

Проедание капиталов загоняло российское общество в безвыходную «мальтузианскую ловушку» перенаселения. Именно об этом писал видный публицист М. Меньшиков в 1902 г.: «Если русское образованное общество, состоящее из землевладельцев и чиновников, все доходы с имений и жалованья передает за границу, то этим оно содержит как бы неприятельскую армию, целое сословие рабочих и промышленников чужой страны. Свои же собственные рабочие, сплошною, многомиллионной массой, сидят праздно», в результате мы «рискуем навеки остаться в положении простонародья на всемирном рынке: от нас всегда будут требовать много работы, и всегда будут бросать за это гроши»[277].

Мальтузианскую ловушку аграрного перенаселения, в которую попала Россия в начале ХХ века, можно наглядно отобразить на модели простейшей производственной функции, согласно которой выпуск (объем производства) определяется сочетанием трех факторов: труда, капитала и природных ресурсов. При этом общий выпуск определяется объемом лимитирующего фактора.

Для вступавшей в капитализм российской промышленности лимитирующим фактором являлся недостаток Капитала, который предопределял возможные объемы производства, свыше которого все остальные факторы – в том числе и труд являлись просто «излишними». Эти «лишние руки» концентрировались в деревне, борясь за выживание в рамках своего полунатурального аграрного хозяйства. И в деревне мальтузианский закон действовал с еще большей силой и неотвратимостью: лимитирующим фактором в полуфеодальной деревне являлся прежде всего природный ресурс – земля. (Пропорции графика (Гр. 2), примерно соответствуют распределению факторов производства в России начала ХХ века.)

Гр. 2. Производственная функция Российской империи начала ХХ в.

Q – максимальный объем производства, при доступном объеме лимитирующего фактора: для города – Капитала, цдля деревни – ресурсов (Земли).

Аграрная Россия служила наглядным примером, подтверждавшим мальтузианский закон опережающего роста населения. Этот факт в 1903 г. подтверждали результаты высочайше утвержденной правительственной «Комиссии о движении населения…», согласно которым по 50 губерниям Европейской России количество незанятых работников составило 23 млн. человек или 52 % трудоспособного населения. А в Малороссии избыток населения поднимается до 67 %[278]. Население выживало только за счет все большего его обнищания.

«Резервуар избыточного населения помещается, прежде всего, в деревне…, – указывал на этот факт в 1900 г. видный политэкономист С. Булгаков, – и является по своему непосредственному выражению аграрным перенаселением»[279]. По подсчетам ректора Московского университета, члена ЦК партии кадетов, видного экономиста А. Мануйлова, из 44,7 млн. крестьян обоего пола рабочего возраста, лишними были 33,4 млн. крестьян[280]. В мае 1905 г. в своем выступлении на Аграрном съезде А. Мануйлов подчеркивал: в «России есть место только для полутора миллионов хозяйств… 32 млн. работников избыточны[281]. Как бы ни была приблизительна эта цифра, – отмечал в том же году видный немецкий политэкономист М. Вебер, – вполне очевидно, чем грозит деревне последовательное внедрение капитализма в сельское хозяйство»[282].

Но это было только началом, предупреждал Вебер: «технически оптимальные размеры хозяйства намного превышают среднюю площадь крестьянского надела; на обширных пространствах с производственно-технической точки зрения значительный избыток рабочей силы обнаружится именно тогда, когда произойдет переход к «капиталоемкому» ведению хозяйства»[283]. Вебер считал, что «на обширных пространствах России в деревне лишь одна пятая рабочей силы может себе найти применение, даже для нормативного обеспечения продовольствием собственных нужд»[284]. «При данном уровне техники экономически целесообразно использовать 21–23 % наличной рабочей силы, – конкретизировал немецкий экономист, – остальные 4/5, кое-где и больше, остаются невостребованными»[285]!

* * *

Экзаменом, подведшим итог правящим сословиям и имущим классам Российской империи, стала Первая мировая война. Любая война имеет два фронта: внешний и внутренний. На внешнем – судьба страны решается на поле боя, на внутреннем, при прочих равных условиях, – она определяется состоянием ее Капитала.

Значение накопленного капитала, пояснял видный экономист М. Туган-Барановский, который в 1915 г. указывал, что военные расходы во время войны покрываются «путем соответствующего вычета из народного богатства…»[286]. «Практически важным для войны экономическим моментом, – подтверждал в 1912 г. П. Струве, – является только богатство страны, т. е. степень накопления в ней Капитала в вещной и денежной форме…»[287]. Первая мировая война, была самой дорогой войной за всю предшествующую историю, и уже к 1916 г., отмечал американский посол в Лондоне У. Пэйдж, привела к «потере большей части накопленного капитала Европы…»[288].

Именно