Спиной к Западу. Новая геополитика Путина - Уолтер Лакер Страница 14

Таковы в самой краткой форме основные принципы веры в мышлении этого нового класса.

Новая национальная доктрина

Возвращение к корням

Советский Союз рухнул в начале 1990-х годов, но идеология, на которой он основывался, страдала от чрезвычайной дистрофии еще задолго до того. Правда, классиков марксизма-ленинизма все еще ритуально цитировали, когда это считалось необходимым, но динамичный, революционный дух, который был настолько примечателен в 1920-х годах, исчез. Что могло бы заменить его? О каком-то другом революционном импульсе, казалось, не могло быть и речи; новых левых можно было найти в американских и европейских университетах, но не в Советском Союзе.

Национализм и религия казались очевидным ответом, как это уже было перед революцией 1917 года. Но царская Россия, особенно в ее последней фазе, не была привлекательной моделью, кроме как для самых твердолобых монархистов (и даже они жаловались на слабость Николая II). Ищущие новую идеологию должны были пойти еще дальше в прошлое, возможно, к Николаю Карамзину, который около двух веков назад писал о любви к родине и о национальной гордости. В своей «Истории государства Российского» он прославлял его достижения.

Правда, Россия была в цепях в течение длительных периодов, но то же самое происходило и с другими странами в Европе. «И какой народ так славно разорвал свои цепи?» Он продолжал: «Петр Великий, соединив нас с Европою и показав нам выгоды просвещения, ненадолго унизил народную гордость русских. Мы взглянули, так сказать, на Европу и одним взором присвоили себе плоды долговременных трудов ее». Армия России победила самую сильную армию в Европе. Вкратце: «какой народ в Европе может похвалиться лучшею судьбою?»

Но Карамзин как советчик казался несколько отдаленным в 2000-х годах. Он признавал, что основные достижения той России были в военной области – в значительной степени потому, что она должна была бороться за свое существование. Полководцы, такие как Александр Суворов, высказали много глубоких мыслей («Пуля дура, штык молодец»), а Михаил Кутузов был прав, что отказывался дать бой Наполеону до последнего дня. Но российское дворянство все еще разговаривало между собой на французском языке. И интеллигенция по-прежнему не была счастлива. В своем часто цитируемом «Философическом письме» (1836) Петр Чаадаев писал:

«Одна из самых прискорбных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и дате у народов, гораздо более нас отсталых. Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поколений и история человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его современному состоянию, на нас не оказали никакого действия».

И дальше:

«Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды: мы не дали себе труда ничего создать в области воображения, и из того, что создано воображением других, мы заимствовали одну обманчивую внешность и бесполезную роскошь».

Это «Философическое письмо», разумеется, было написано по-французски.

* * *

Славянофилы возражали с горькой обидой. Русские люди (писал Иван Аксаков) не интересуются политикой. Поэтому правительство было неправо в том, что непрерывно принимало меры для предотвращения революции в своем страхе перед политическим восстанием, событием, которое совершенно противоположно сущности русского народа. Русские искали нравственную свободу, свободу духа. Оставляя земное царство государству, русские направляют свои стопы на путь внутренней свободы, путь духовной жизни: царство Христово.

Федор Тютчев был одним из самых великих и наиболее недооцененных русских авторов. Толстой ставил его выше Пушкина; Пушкин более широк, писал он, но Тютчев более глубок. Прожив за границей много лет, Тютчев следил за событиями в Европе с большим интересом и сделал вывод, что в Европе было только две партии, революционная партия Запада и консервативная партия России. Хотя он был назначен старшим цензором, он не был настоящим консерватором. Он приветствовал реформы того времени, прежде всего, отмену крепостного права. В «Русской географии» он писал:

«Москва и град Петров, и Константинов град –

Вот царства русского заветные столицы…

Но где предел ему? и где его границы –

На север, на восток, на юг и на закат?

Грядущим временам судьбы их обличат…

Семь внутренних морей и семь великих рек…

От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,

От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная…

Вот царство русское… и не прейдет вовек,

Как то провидел Дух и Даниил предрек».

Любовь Тютчева к России пылала рядом с его манией преследования. Он писал своей сестре, что европейские страны не упустят возможности навредить России. Но его женами и любовницами были главным образом немки, а друзья рассказывали, что по-французски он говорил лучше, чем по-русски.

Что старые славянофилы могли бы предложить патриотам к 2000 году? Даже братьям-славянам нельзя было доверять; поляки были предателями. Один из ведущих поздних славянофилов презирал европейский дух потребления и воспевал византийские ценности. Таковы были взгляды Константина Леонтьева, консула в Албании.

Николай Данилевский, которого часто упоминают вместе с Леонтьевым, был натуралистом (но он отвергал Дарвина) и прославился своей книгой «Россия и Европа», мощным залпом критики в адрес Запада. Европа, по его мнению, была русским не только чужой (чуждой), но и враждебной, ее интересы были диаметрально противоположны интересам России.

Сомнительно, нужно ли считать Леонтьева и Данилевского славянофилами. Они думали, что время того движения прошло. Они были антилибералами и антизападниками, и это вызвало любовь к ним Александра Дугина и других, которые приняли их как своих наставников.

Историческая основа, на