Всемирная история искусств - Петр Петрович Гнедич Страница 74

прошествии 900 лет со времени крещения Руси, не утратили своего древнего характера. Традиции в церкви хранятся крепче, чем где-либо, и все стихари, епитрахили, поручи, несомненно, те же, что и у греков в эпоху Константина. Изменилась несколько фелонь, — верхняя риза священника; прежде она имела вид мешка с отверстием наверху для головы, причем спереди священник подбирал нижний край себе на руки в густые складки, что было весьма красиво. Впоследствии, ради экономии и удобства, стали делать спереди вырез. В епископской одежде особенно чувствуется и до сих пор византийский пошиб. Панагия — овальный образ Спасителя или Богоматери — составляет тоже один из отличительных признаков византийского духовенства и отличается иногда удивительным богатством. Необходимой принадлежностью высшего духовенства служат: жезл, орлец, подстилаемый священнослужителями под ноги, рипиды, сменившие прежние опахала из страусовых перьев, двусвечники и трисвечники, которыми благословляют народ.

Монашество приняло тоже своеобразную форму одежды, разряды которой были установлены знаменитым игуменом Феодосием Киевским. Вновь пришедшие в монастырь ходили в обыкновенной мирской одежде; рясофорные, уже подготовившиеся к иноческому обету, носили черную камилавку и власяницу; постриженные в малую схиму имели черную мантию и клобук с разрезными концами, спускавшимися на плечи и за спину; схимники носили куколь, — высокую скуфью с изображением впереди креста и тремя концами, падающими на плечи и за спину. Кресты и надписи прежде делались красными, теперь — по большей части белыми. Длинный кусок материи или кожи — аналав, спускающийся в виде епитрахили от шеи до пола, составлял тоже необходимое облачение схимника; аналав был вышит крестами с изображением адамовых голов и шестикрылых серафимов. Вокруг была вышита молитва — «Достойно есть, яко воистину», а внизу аналава знаменитый текст погребения — «Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас».

Остается сказать два слова о рисунках двух корон и двойного престола, относящихся к этой главе. Когда после смерти царя Федора Алексеевича на престоле явилось два царя, Иоанн и Петр, оказалось необходимым приготовить двойной трон, на котором могли бы сидеть десятилетние мальчики, и две короны: одна из них, называющаяся короной Сибирской, принадлежала Иоанну Алексеевичу, другая, немного напоминающая Мономахову шапку, — Петру. Трон был изукрашен очень хитро и если не отличается особенным изяществом и вкусом, то тем не менее интересен для нас как любопытный памятник XVII века.

Глава девятая

АРХИТЕКТУРА ЗАПАДА

Романский стиль. — Готика

 I

Семьсот лет самых энергичных усилий понадобились Риму на то, чтобы соединить под своей властью все Средиземное приморье. Для этого было необходимо сплотиться в военную силу и, следовательно, ввести военный деспотизм. Наконец — нормально организованная монархия гордо возвышается над миром: по-видимому, тишина и спокойствие должны водвориться в ней; но ее ждал распад. Истребив врагов, победители стали истреблять друг друга; мир чувственных наслаждений стал их жизнью; апатия охватила всех, — и одни рабы несли на себе непосильную ношу работ, поддерживали разрушающееся государство. Железный Рим, несокрушимый, могучий, стал дряхлым стариком, — и не ему было сопротивляться диким ордам варваров. С севера и востока нахлынули они стихийной силой, все разбивая, сокрушая на пути. На обломках сокрушенных народов водворялись они победителями и сами подпадали новым силам, неудержимо лившимся неведомо откуда...

Наконец они водворились на выбранных пунктах, возвели свои феодальные замки, стали грабить несчастных крестьян, жечь жатвы. На огромные пространства раскинулись пустыри; земля оставалась невспаханной, — одна часть населения разбежалась, другая — тупела и грубела. Все прошлое человечества, вся античная история была смыта разливом средних веков; среди немногих людей жило славное воспоминание о прошлом, о великой сокрушенной Элладе, о Риме, о Гомере, Вергилии, Овидии. Это было светлое, чудесное утро, которое в ненастный день кажется волшебной, несбыточной сказкой. Тогда был век искусства — теперь век зла и разврата. Жизнь была истинной юдолью скорби и плача: покинуть ее — было истинным блаженством. Поневоле люди мысли уходили из этого содома в монастыри и там запирались от света. Экзальтация и нервность стали функциями века. Упадок духа, ханжество, рыцарские подвиги, внутреннее бессилие, мистическая любовь, боготворение женщины, взгляд на нее как на небесное создание, потребность неземных наслаждений повели общество к болезненной чувствительности. Мрачный ад и лучезарный рай — то тот, то другой — попеременно тревожили человеческое воображение.

Соперничество церкви и государства, интриги, ссоры рушили всякую политическую осмысленность. Папство упало до последней степени: на престол Рима развратные женщины сажали своих возлюбленных и, наконец, его продавали просто за деньги. Законодательство пало. Весь запад Европы представлялся сплошным лесом, среди которого то там, то сям проглядывали городки, поселки и монастыри. Монашество подрывало военный дух; обожание религий заменило истинную религиозность. Незавещавший приличной суммы в пользу церкви должен был умереть без покаяния: ему отказывали в причащении. Виновность людей на суде испытывалась при помощи жесточайших мучений.

Чистое христианское учение, перетянувшее на свою сторону античный мир, стало затемняться разными кривотолками, наносными догматами. Истинный идеал и принцип христианства — бесконечная любовь к людям — совершенно опускался наместниками Христа — папами. Историки развертывают пред нами ужасающие подробности биографий пап. Они не прощали врагов, но безжалостно умерщвляли их, выкалывая им глаза и вырезая языки. Ради выгод и денежных расчетов они были готовы на все. Когда Иоанн VIII, не справившись с магометанами, принужден был платить им дань, — неаполитанский епископ, бывший с ними в тайном союзе, получал от них часть дани. Сами папы не избегали участи своих подданных: их тоже топили, душили, морили голодом. Иногда в течение пятилетия менялось до пяти пап. Мы отказываемся приводить здесь примеры той безнравственности, которая практиковалась при избрании пап[47]. Не говоря о личной безнравственности, папы доходили до ужасного святотатства, делая епископами десятилетних мальчиков, совершая церемонию посвящения в конюшне, пьянствуя, призывая в свидетели Венеру и Юпитера. Народ потерял всякое уважение к наместнику Бога, — да и какое же могло быть уважение к нему, если его возили порой по улицам Рима на осле лицом к хвосту, с винным мехом на голове, с выколотыми глазами, обрезанными носом и языком. Аукцион папского престола явился нормальным следствием подобного порядка вещей.

Чему же должно было служить искусство, проявлению каких сил, какие вырабатывать идеалы? В этом смутном хаосе передвижения, казалось, заснули все эстетические движения души. Форма жизни не слагалась, — не слагалось и искусство. Неясно выраженные форма и цель примитивных христианских построек были сродни византийцам и римлянам, все-таки имевшим классические предания. Но что же они могли дать северу, с его