Мифы о смерти. От островов блаженных и знаков-предвестников до дьявольских рыцарей и дара бессмертия - Клод Лекутё Страница 7

стаю, летали вокруг пропасти, не решаясь перелетать через нее. Было видно, что пропасть внутри, подобно вакхическим пещерам, изукрашена ветвями, травами и пестрыми цветами, и воздух оттуда веял тонкий и легкий, дышавший дивно сладкими ароматами и опьянявший, как вино опьяняет пьющих; и души, упоенные этим благоуханием, преисполнялись радости и ласкались друг к другу. Всюду вокруг царили вакхические ликования, смех, пение и забавы. Душа рассказала, что через эту пропасть Дионис вознесся к богам, а потом вознес туда и Семелу. Место это именовалось Лета. Поэтому душа не позволила Феспесию оставаться здесь, а силою увлекла его прочь, объяснив ему, что наслаждение как бы размягчает и расплавляет разум, а лишенная разума телесность, сырая и мясистая, возбуждает в душе воспоминание о теле, а оно порождает страстное желание произрождения (genesis), само наименование которого происходит от «тяготения (neusis) к земле (epi gēn)» увлажнением отяжеленной души.

Пролетев еще столько же, он увидел издали словно большой кратер и вливающиеся в него струи: одну — белее морской пены и снега; другую — пурпурную, как радуга; остальные — каждая своего цвета, лучащиеся вдаль. Когда же он подошел ближе, то кратер потускнел, краски растаяли, изо всех цветов продолжал сиять только белый. Ему предстали три демона, рядом сидевшие с трех сторон и мерно помешивавшие в кратере. «До этого места, — сказал душеводитель Феспесия, — доходил Орфей, когда он искал душу своей жены[37], но он не мог запомнить виденное и разнес среди людей ложный слух, будто Аполлон делит свое дельфийское прорицалище с Ночью, хотя у них нет ничего общего. На самом же деле Ночь имеет общее прорицалище с Селеною, но и оно находится здесь. Но седалища на земле она не имеет, и предвещания не оглашаются в едином месте, а носятся повсюду меж людей как сны и грезы. И в них здесь смешивается, как ты видишь, простая правда с обманом и хитростью и разносится повсюду».

«Аполлонова же оракула, — сказал он, — тебе не дано увидеть, ибо земная часть души не может взлететь так высоко: груз тела тянет ее к земле». И он повел Феспесия, чтобы показать ему хотя бы свет, льющийся от треножника, по словам его, сквозь лоно Фемиды на Парнас. Но Феспесий при всем великом желании не мог ничего рассмотреть из-за слишком яркого блеска. Он слышал только на ходу высокий женский голос, говоривший стихами, в которых, между прочими предсказаниями, как ему послышалось, было названо время его смерти. Демон сказал, что это голос Сивиллы, которая кружится по небу на лунном лике и поет о грядущем. Феспесий хотел услышать побольше, но был отброшен как вихрем несущейся луной и успел лишь услышать [немногое]…

После того они обратили свой взгляд на наказания. Зрелище это сразу оказалось мучительно до слез. Феспесий неожиданно увидел друзей своих, родственников и свойственников в жестоких страданиях, позорно и мучительно казнимых, со стонами жалующихся ему на свои бедствия. Потом он увидел собственного отца, в рубцах и ранах, протягивающего к нему руки из пропасти. Его палачи не давали ему молчать, понуждая признаваться в том, что он когда-то коварно извел отравою друзей своих, у которых было много золота. Преступление это при жизни оставалось скрыто, а здесь было изобличено; наказание свое он частично уже отбыл, но теперь его влекли на новое. Феспесий от страха и смятения даже не посмел просить о пощаде для отца; он повернулся и хотел убежать, но тут вместо своего ласкового и доброго провожатого сразу же увидел несколько других, страшного вида, и они погнали его вперед, словно иного выхода отсюда не было. Теперь он заметил, что заведомые злодеи, наказанные еще при жизни, не были здесь терзаемы столь рьяно — разве лишь за то, что оставалось в них неразумного и страстного; и напротив, те, кто прожил жизнь, скрыв порок под славой добродетели, здесь должны были в руках окружающих их других душ с болезненным напряжением выворачивать наружу внутренности, изгибаясь и выкручиваясь самым неестественным образом, подобно морским сколопендрам, которые, проглотив крючок, выворачиваются наизнанку. А другим сдирали кожу и растягивали их, чтобы видно было, как проела и запятнала их порча оттого, что порок угнездился в самой разумной и главной части их существа. Он видел и такие души, которые, как ехидны, сплетались по двое, по трое и помногу сразу: озлобленные и угнетенные всем, что они творили и терпели в жизни, они пожирали друг дружку. Там имелись озера, одно возле другого: было озеро, полное кипящего золота, было другое — из ледяного свинца и третье — из твердого железа. Над ними стояли демоны и словно кузнечными клещами то погружали, то поднимали души тех, кого ненасытная алчность привела к преступлениям. Когда в расплавленном золоте они от жара раскалялись добела, их швыряли в свинцовое озеро; тут они застывали и твердели, как градины, и тогда попадали в железное озеро: здесь их, отверделых и почернелых, дробили и мололи, пока они не теряли своего вида, а затем снова топили в золоте, и мучения их при этих перепадах, по словам Феспесия, были ужасны.

«Но горше всего, — рассказывал он, — страдали те, которые совсем было избыли свою казнь, а теперь казнились вновь. Это были души, преступления которых должны были искупить их дети и потомки. Каждый из тех потомков, являясь сюда и видя их, набрасывался на них злобно и с криком, показывая им следы своих мук, коря их и преследуя по пятам. Виновные старались ускользнуть и скрыться, но не могли: палачи опять налетали на них и гнали их, воющих в предчувствии новой казни, а души потомков вцеплялись в иных, как рой пчел или летучих мышей, пища от бешенства и злобы за все, что они из-за тех перенесли».

Наконец, он увидел и души, предназначенные ко второму рождению — их вминали и вламывали в звериные тела, и приставленные к этому демоны молотами и крючьями выделывали им новые члены, поправляли другие, отгибали третьи, обтесывали и вовсе удаляли иные, с тем, чтобы приладить их к новому образу жизни. Среди них видна была душа Нерона, теперь, после тысячи других мучений, прокалываемая раскаленными иглами. Для нее был уже изготовлен облик Пиндаровой ехидны, чтобы она в нем жила, прогрызшись на свет из утробы матери, когда вдруг вспыхнул ослепительный свет и из него прозвучал голос, повелевающий обратить эту душу в существо более мирное — из тех, что поют на болотах и озерах. Ибо он уже достаточно наказан за свои преступления и заслужил