Полка. История русской поэзии - Коллектив авторов -- Филология Страница 52

в воду», но гораздо интереснее, что она «на эстраде поёт романсы» и у неё «так круглы плечи». Человечнее всех выглядят собравшиеся в двенадцатой зале: они просто-напросто обсуждают достоинства еды. Постепенно компания смешивается и пьянствует без разбора чинов, происходящее напоминает сцены из «Фауста».

Юрий Игнатьев. Иллюстрация к поэме «Русские женщины»{99}

Сатира была одной из двух главных ветвей «общественного направления» в поэзии — причём, пожалуй, наиболее безопасной. С конца 1850-х по начало 1870-х сатира была очень востребованным жанром — ситуация, которая с тех пор в русской поэзии неоднократно повторялась; в эти годы выходило с десяток сатирических изданий разной степени зубастости. Популярностью пользовался «Свисток» — сатирическое приложение к «Современнику», где под псевдонимом Конрад Лилиеншвагер печатались стихотворения знаменитого критика Николая Добролюбова: «Слава нам! В поганой луже / Мы давно стоим. / И чем далее, тем хуже / Всё себя грязним!» Под этим псевдонимом Добролюбов публиковал и многочисленные пародии — например, на «чистую лирику» Аполлона Майкова и даже на Лермонтова:

Выхожу задумчиво из класса,

Вкруг меня товарищи бегут;

Жарко спорит их живая масса,

Был ли Лютер гений или плут.

Говорил я нынче очень вольно, —

Горячо отстаивал его…

Что же мне так грустно и так больно?

Жду ли я, боюсь ли я чего?

Нет, не жду я кары гувернёра,

И не жаль мне нынешнего дня..

Но хочу я брани и укора,

Я б хотел, чтоб высекли меня!..

Публиковал здесь сатирические стихи и Некрасов («Забракованные»), и рано умерший Александр Аммосов (в «Свистке» можно найти его пародию на самого Некрасова). Здесь же появлялись произведения Козьмы Пруткова — литературной маски, к созданию которой Аммосов, вероятно, приложил руку, хотя канонические четыре соавтора Пруткова — Алексей Толстой и братья Алексей, Владимир и Александр Жемчужниковы. По крайней мере, современники указывали, что Аммосову принадлежит прутковская басня «Пастух, молоко и читатель»:

Однажды нёс пастух куда-то молоко,

Но так ужасно далеко,

Что уж назад не возвращался.

Читатель! он тебе не попадался?

О Пруткове мы подробнее поговорим ниже. Пока же нужно сказать о поэтах другого сатирического издания — куда более популярного, чем «Свисток». Это журнал «Искра» (не путать с одноимённой коммунистической газетой, основанной Лениным). «Искру» в 1859 году открыли карикатурист Николай Степанов и поэт Василий Курочкин, незадолго до этого прославившийся своими переводами французского сатирика Беранже. Современники писали, что «Искра» по влиянию была сопоставима с герценовским «Колоколом». Но она была изданием, во-первых, легальным, во-вторых, низовым. Она печатала много стихов, привлекала большой круг авторов (в том числе и печатавшихся в «Современнике» и «Свистке») — но тон в ней задавали два поэта: Василий Курочкин (1831–1875) и Дмитрий Минаев (1835–1889).

Журнал «Искра». 1861 год, № 2{100}

Курочкин, полжизни проведший под надзором полиции как «нигилист», писал и переводил очень много — и свои переводы из Беранже подбирал и стилизовал явно на злобу дня. Один из самых известных примеров — стихотворение «Господин Искариотов» (в оригинале у Беранже — «Monsieur Judas», «Господин Иуда»), портрет правительственного шпика, узнаваемый и во Франции, и в России:

Чтец усердный всех журналов,

      Он способен и готов

Самых рьяных либералов

      Напугать потоком слов.

Вскрикнет громко: «Гласность! гласность!

      Проводник святых идей!»

Но кто ведает людей,

Шепчет, чувствуя опасность:

      Тише, тише, господа!

Господин Искариотов,

Патриот из патриотов —

Приближается сюда.

В оригинальных стихах Курочкин избирал своей мишенью и неизбывные стороны русской жизни, изображённые ещё Гоголем («Идеальная ревизия», где на всякое замечание ревизора ему накладывают деликатесов и подливают вина — в результате ревизия проходит благополучно), и такие политические вопросы, как крестьянская реформа, результатами которой круг «Искры» был, конечно, недоволен. Ранние и более «серьёзные» стихи Курочкина («Ни в мать, ни в отца», «Счастливец») находятся под прямым влиянием Некрасова.

Недостаточный, показной характер александровских реформ — одна из важных тем и для Дмитрия Минаева:

В сёла заходят. Вросли

В землю, согнувшись, избёнки;

Чахлое стадо пасли

Дети в одной рубашонке;

Крытый соломой навес…

Голос рыдающий где-то…

«Это ли русский прогресс?»

— «Это, родимые, это!..»

<…>

Труд от зари до зари,

Бедность — что дальше, то хуже.

Голод, лохмотья — внутри,

Блеск и довольство — снаружи…

Шалости старых повес,

Тающих в креслах балета…

«Это ли русский прогресс?»

— «Это, родимые, это!..»

Минаев, редактировавший ещё один заметный, хотя и недолго проживший, сатирический журнал, «Гудок», писал много пародий — на «чистую лирику» Фета, на «направления русской поэзии» вообще. Юмористику того же Некрасова он считал неудачной — видимо, не в пример собственной. Но сегодня его помнят в первую очередь как мастера поэтической формы — каламбурной составной рифмы: «Женихи, носов не весьте, / Приходя к своей невесте», хлёсткой эпиграммы: «Барышёв! ты отомстил: / Каин нераскаянно / Брата Авеля убил, / Ты ж ухлопал Каина» (отзыв на бездарный перевод байроновской драмы «Каин»).

Лев Жемчужников. Портрет Козьмы Пруткова. 1853 год{101}

Однако самое важное имя в русской поэтической юмористике и сатире XIX века, конечно, Козьма Прутков. Cамый известный русский коллективный автор, Прутков имел собственную биографию (был чиновником, служил в несуществующей должности директора Пробирной палатки[78], умер от внезапного удара в 1863 году) и даже собственный портрет, нарисованный Львом Жемчужниковым, братом непосредственных создателей текстов — Алексея, Владимира и Александра (четвёртым соавтором был, напомним, Алексей Константинович Толстой). Этот портрет обличает редкое самодовольство Козьмы Пруткова, автора нарочито банальных афоризмов вроде «Одного яйца два раза не высидишь» и «Никто не обнимет необъятного». Поэтические произведения Пруткова весьма разнообразны, их отличает лёгкий абсурдизм — будь то басни «Кондуктор и Тарантул» или «Цапля и Беговые дрожки» (экзотические действующие лица, возможно, дань памяти образцово графоманским басням графа Хвостова), будь то подчёркнуто гипертрофированное «Честолюбие» (герой, носящий «Имя славное Пруткова, / Имя громкое Козьмы»,