Полка. История русской поэзии - Коллектив авторов -- Филология Страница 50

и иначе: «Эти не блещут особенным гением, / Но ведь не бог обжигает горшки, — / Скорбность главы возместив направлением, / Пишут изрядно стишки!» Очень часто его стихи о литературе — сатирические: например, герой длинного фельетона «Чиновник» (1844) «К писателям враждой — не беспричинной — / Пылал… бледнел и трясся сам не свой», а, читая сатиры на чиновников, «С досады пил (сильна была досада!) / В удвоенном количестве чихирь / И говорил, что авторов бы надо / За дерзости подобные — в Сибирь!..».

Алексей Наумов. Н. А. Некрасов и И. И. Панаев у больного В. Г. Белинского. 1881 год{96}

Доставалось от Некрасова и собратьям-литераторам. В стихотворении «Блажен незлóбивый поэт…» (1852) он противопоставляет «чистого лирика» вроде Жуковского или Фета другому поэту, тому, «чей благородный гений / Стал обличителем толпы, / Её страстей и заблуждений». Имелся в виду не только недавно умерший Гоголь, но и вообще новый тип поэта «социального», каким стремился быть сам Некрасов. Ясно, что «незлобивый поэт» на фоне такого обличителя выглядит неважно. С другой стороны, поэта-трибуна ждут многочисленные препятствия, в первую очередь цензурные. В поэме «Суд» (1866) литератора судят за «дерзкие места» в его книге — иронической моралью процесса служит сентенция: «Пиши, но будь благонамерен!» В цикле «Песни о свободном слове» (1865–1866) герой-поэт сетует: «Но жизнь была так коротка / Для песен этой лиры, — / От типографского станка / До цензорской квартиры!» А рядом выступает совсем жалкая фигура — «фельетонная букашка»:

Я — фельетонная букашка,

Ищу посильного труда.

Я, как ходячая бумажка,

Поистрепался, господа,

Но лишь давайте мне сюжеты,

Увидите — хорош мой слог.

Сначала я писал куплеты,

Состряпал несколько эклог,

Но скоро я стихи оставил,

Поняв, что лучший на земле

Тот род, который так прославил

Булгарин в «Северной пчеле».

Эта фигура была знакома Некрасову не понаслышке. Он мечтал о литературе с юности — и из-за этого был лишён поддержки отцом (об отце он впоследствии писал как об «угрюмом невежде», сгубившем его мать, — хотя в конце жизни признавался, что преувеличил его тиранию). Он бедствовал, жил случайными заработками — в том числе и в роли «фельетонной букашки». Но, в отличие от неё, он не оставлял стремления к поэзии и поэтической славе. В 1840-м он выпустил дебютный сборник «Мечты и звуки» — эпигонский по отношению к романтической поэзии (от Пушкина, чьё влияние на Некрасова сохранялось всегда, до Бенедиктова, увлечение которым он счастливо пережил). Этот сборник не имел никакого успеха у читателей и вызвал резко отрицательный отзыв Белинского: «Посредственность в стихах нестерпима». Спустя пять лет тот же Белинский с восторгом прочитает стихотворение «В дороге», которым обычно открываются собрания «зрелого» Некрасова. «В дороге» построено как пространный монолог ямщика, к которому от скуки обращается седок-«барин». Это стихотворение в самом деле знаковое: Некрасов вводит здесь в русскую поэзию живую разговорную речь — не ради стилизации под фольклор, не ради идеализации народной жизни (как это читалось в стихах Кольцова), а во вполне реалистическом ключе:

— Самому мне невесело, барин:

Сокрушила злодейка жена!..

Слышь ты, смолоду, сударь, она

В барском доме была учена

Вместе с барышней разным наукам,

Понимаешь-ста, шить и вязать,

На варгане играть и читать —

Всем дворянским манерам и штукам.

Одевалась не то, что у нас

На селе сарафанницы наши,

А, примерно представить, в атлас;

Ела вдоволь и мёду и каши.

Вид вальяжный имела такой,

Хоть бы барыне, слышь ты, природной,

И не то что наш брат крепостной,

Тоись, сватался к ней благородной

(Слышь, учитель-ста врезамшись был,

Баит кучер, Иваныч Торопка), —

Да, знать, счастья ей бог не судил:

Не нужна-ста в дворянстве холопка!

Один этот отрывок позволяет многое понять о поэтике Некрасова. Помимо ориентации на разговорную речь, это сюжетность, стремление рассказывать истории и тема социального неравенства. В наибольшей степени все эти тенденции будут выражены в поэме «Кому на Руси жить хорошо» — но и вместе, и по отдельности они сказываются во множестве некрасовских стихотворений. В 1840–60-е Некрасов постоянно сочиняет монологи от лица простонародных героев: «Зазнобила меня, молодца, / Степанида, соседская дочь, / Я посватал её у отца — / И старик, да и девка не прочь» («Вино»); «В ключевой воде купаюся, / Пятернёй чешу волосыньки, / Урожаю дожидаюся / С непосеянной полосыньки!» («Калистрат»). С другой стороны, часто он описывает таких героев со стороны: «Мать касатиком сына зовёт, / Сын любовно глядит на старуху, / Молодая бабёнка ревёт / И всё просит остаться Ванюху…» («Проводы»). А в некоторых текстах эти приёмы специально сочетаются. Таково трёхчастное стихотворение «В деревне» (1854). В первой части герой, праздно наблюдающий за воронами, решает послушать, что говорят «две старушонки» у колодца, — а вторая часть резко с этой праздностью контрастирует, не только лексикой, но и ритмом, музыкой стиха:

«Здравствуй, родная». — «Как можется, кумушка?

          Всё еще плачешь никак?

Ходит, знать, по сердцу горькая думушка,

          Словно хозяин-большак?»

«Как же не плакать? Пропала я, грешная!

          Душенька ноет, болит…

Умер, Касьяновна, умер, сердешная,

          Умер и в землю зарыт!

Ведь наскочил же на экую гадину!

          Сын ли мой не был удал?

Сорок медведей поддел на рогатину —

          На сорок первом сплошал!

Росту большого, рука что железная,

          Плечи — косая сажень;

Умер, Касьяновна, умер, болезная, —

          Вот уж тринадцатый день! <…>»

В третьей же части занавес как будто опускается. Перед нами вновь скучающий герой: «Плачет старуха. А мне что за дело? / Что и жалеть, коли нечем помочь?..» И только финальная, зловещая деталь показывает, что в мире после истории старухи что-то изменилось, а душа героя, кажется, обречена. Вороны из первой части были