Полка. История русской поэзии - Коллектив авторов -- Филология Страница 12

Новизна од Петрова — в их строфике. Живший одно время в Англии, он стал использовать сложные разностопные строфы — в духе Джона Драйдена[30]. Так написана, например, ода адмиралу Мордвинову:

Среди огней и льдов, искатель тайн в натуре

Многоопасный правит путь.

Герой летит на брань, подобен шумной буре,

Под рок, под пушки ставит грудь;

Забыв о плоти тленной,

Противу стать вселенной,

Против тьмы тем врагов,

За отчество готов.

Владимир Боровиковский. Портрет Гавриила Державина. 1811 год{27}

Портрет Василия Петрова кисти неизвестного художника. 1790-е годы{28}

К. Гекке. Портрет Михаила Хераскова. 1800-е годы{29}

Но по языку эти стихи, написанные уже в 1796 году, звучат довольно архаично, по тону холодно-официальны — и бесконечно затянуты. Впрочем, в стихах, согретых личным чувством («Смерть сына моего», 1795), и в сатирах Петров гораздо более жив и куда менее риторичен:

И диво ль, что у нас пииты столь плодятся,

Как от дождя грибы в березнике родятся?

Однако мне жалка таких пиит судьба,

Что их и слог стоит не долее гриба.

Попытка создать русский эпос у Петрова выливается в многолетнюю работу над переложением «Энеиды» (по заказу Екатерины II). Позднее (в 1787–1796 годах) Ермил Костров (1755–1796) перевёл александрийским стихом[31] «Илиаду».

Херасков же предпринимает последнюю значимую попытку написать большой эпос на материале русской истории — причём выбирает не петровские деяния, а завоевание Иваном Грозным Казани. «Россиада» (1771–1778) была, не в пример эпосу Кантемира и Ломоносова, дописана, объявлена современниками «бессмертной», чтобы быть осмеянной и забытой менее чем через полвека. Впрочем, на периферии литературного процесса эпигоны классицизма пытались создавать эпические поэмы такого типа вплоть до 1830-х годов.

Иван Грозный в «Россиаде» — прекрасный молодой государь, и о его грядущей тирании даже не упоминается (хотя Ломоносов в дипломатичной форме касается этой темы в «Кратком российском летописце»[32]). Правда, молодой Иоанн на некоторое время погряз в праздности и унынии, и злокозненные татары начали угнетать христиан, но явившиеся во сне духи предков и мудрый советник Адашев пробуждают его к деятельности. Вполне положительным персонажем оказывается Курбский[33]. Политически поэма была весьма уместна в свете войн с исламской Турцией и грядущего «покоренья Крыма». В то же время Херасков явно фрондирует, в красках изображая двор «коварной» казанской царицы Сумбеки (Екатерина предпочла не заметить этого намёка). Вслед за Ломоносовым и его французскими предшественниками Херасков пользуется александрийским стихом и не чуждается «высокой» лексики; но и стремление к занимательности, и апология аристократической независимости — от Сумарокова.

Григорий Угрюмов. Взятие Казани Иваном Грозным 2 октября 1552 года. Не позднее 1800 года{30}

Впрочем, в большей степени Херасков наследует Сумарокову в коротких стихах — анакреонтических и нравоучительных одах, в эклогах, эпиграммах. Язык его здесь предельно прост, и от Сумарокова он отличается культом смиренного частного бытия (симпатии поэта принадлежат тем, «кто без печали / довольствуется тем, что небеса послали») и простодушной философичностью, переходящей в столь же простодушную дидактику:

На что же все мы сотворенны,

Когда не значим ничего?

Такие тайны сокровенны

От рассужденья моего;

Но то я знаю, что содетель

Велит любити добродетель.

Херасков, как и Сумароков, отдал дань разным жанрам — от трагедии «Венецианская монахиня» (1758) до духовных од на библейские мотивы, одна из которых — «Коль славен наш Господь в Сионе» (1778) — некоторое время была государственным гимном Российской империи.

Первая страница первого издания поэмы Хераскова «Россиада». 1779 год{31}

Рядом с Херасковым часто упоминают Алексея Ржевского (1737–1804), смолоду необыкновенно плодовитого, но рано замолчавшего. Написанные по сумароковским лекалам элегии и дидактические оды он пытался разнообразить, вводя новые формы стиха (между прочим, он первым из русским поэтов много писал сонеты) и прибегая к различным формальным кунштюкам («Ода, собранная из односложных слов»).

Вообще если «Россиада» была единственным успешным в эпоху классицизма проектом «высокого эпоса», то на произведения «среднего рода» (согласно классицистической системе жанров[34]) 1760–70-е были довольно богаты — в диапазоне от обаятельных любовных песен Михаила Попова (1742–1790) до единственного значительного поэтического произведения драматурга Дениса Фонвизина (1745–1792) — «Послания к слугам моим, Шумилову, Ваньке и Петрушке» (1766), написанного очень живым языком и пронизанного философическим скепсисом:

Создатель твари всей, себе на похвалу,

По свету нас пустил, как кукол по столу.

Иные резвятся, хохочут, пляшут, скачут,

Другие морщатся, грустят, тоскуют, плачут.

Вот как вертится свет! А для чего он так,

Не ведает того ни умный, ни дурак.

Верным последователем Сумарокова в стихотворной драматургии и в лирике был его зять Яков Княжнин (1740–1791), а чуть позднее эту линию продолжил Николай Николев (1758–1815). Княжнин, как и его тесть, в трагедических монологах патетичен, возвышен и прямолинеен, но в немногочисленных лирических и сатирических «пустячках» часто оригинален и выразителен.

Образцами «низкого стиля» (но не барковианы[35]!) в эти годы могут служить «Стихи на качели» (1769) и «Стихи на Семик[36]» (1769) Михаила Чулкова (1744–1792). Грубость предмета и лексики сочетается здесь с травестированной высокой риторикой:

Земля от топота шатающихся стонет,

И всякий мещанин в вине и пиве тонет,

Тюльпаны красные на лицах их цветут

И розы на устах прекрасные растут.

На таком травестировании построен жанр ироикомической поэмы. Василий Майков (1728–1778) прославился именно как поэт этого жанра, хотя писал в разных (от духовных од до басен). Первым его опытом был «Игрок ломбера» (1763), в котором слогом «Илиады» описывается карточная игра. Но славу Майкову составила поэма «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771). Её герой, ямщик Елисей, — человек того же социального круга, что и «фабричны храбрые борцы» и «холоп Алёшка» из барковской оды «Кулачному бойцу». Но Майков не «андеграундный» автор: он создаёт свою поэму для