Просроченный долг - Йожеф Лендел Страница 9

— Невероятно, чтобы никто не понимал.

— Понимать-то, может, понимают. Но только так, как мы знаем о бессмыслице, что это бессмыслица. Видят, что «безумие, но в нем есть система», как декламирует «Гамлета» наш артист. Он обещал продолжить, но вряд ли будет читать сегодня. Посмотрите! Он весь дрожит. Ведь он тоже на «Б». Что же, посмотрим. Если в этом есть система, то я ее открою.

Старик лишь безмолвно кивнул.

Между тем, большинство успели забыть про недавний страх. Шахматные фигуры из хлебного мякиша делают обдуманные, осторожные ходы, геодезическая наука продвинулась дальше основных понятий. Снова открывается дверь.

— Кто здесь на «Л»?

И как раньше те, кто был на букву «Б», теперь трясутся те, кто на букву «Л», пока не перестали называть фамилии. Тот, кого выбрали, собирается в нелегкий путь. И пока он пробирается через руки, ноги, двое или трое протягивают ему папиросы или просто заталкивают в карман. Большинство следователей разрешает курить во время допроса, случается, и сами предлагают папиросу. Закурить во время допроса — большое облегчение.

Те, кто остались, тоже спешат закурить. Особенно те, чья буква теперь была на очереди. Влажный, спертый воздух пропитывается табачным дымом.

В первые дни старик пытался воздействовать на людей убеждением. Спокойно, не так, как в своем лабораторном царстве.

— Курить вредно. Особенно в наших условиях. Теснота, непроветренное помещение, плохое питание…

Его высмеяли.

Крестьянин не посмеялся над ним, но зато привел пословицу — «Снявши голову, по волосам не плачут».

— А лучше бросить дышать. А еще лучше перестать пользоваться парашей, — сердито сказал тощий бухгалтер.

— Но самое главное, как вы нервничаете, когда кончается курево.

— Это другое дело, это правда, — сказал матрос. — Но в мои сорок два… Один черт.

Старик настаивать не стал. Он подумал, как смешно выглядели его возмущение и баталии, которые они со служителем устраивали в лаборатории. «Смешно, как любая крайность». В самом деле, что поделывает сейчас его старый приятель? Может быть, думает, что он что-то скрывал от него, за что теперь… Невозможно! Он так не думает! А студенты, которые сейчас готовятся к зачету? Нет, они тоже не могут… «Что за чудовищная чепуха…»

Взрыв смеха вывел его из задумчивости. Курсы дорожных мастеров и те, кто был рядом, просто умирали от хохота.

— Что такое? — спросил профессор у своего соседа, специалиста по расчетам вероятности.

— Видите того коренастого человека? Слесарь. Позавчера привезли. Стоит рядом с химиком.

— Вижу. Ну и что?

— Оказалось, что его забрали, потому что в универмаге он громко хаял качество галош.

— И был не прав?

— Очевидно, нет. Но руководитель курсов, ведь вы знаете, он был главным инженером на фабрике резиновых изделий, сейчас утверждает, что, судя по этому, он вряд ли сможет довести курсы до конца. — Теперь специалист по исчислению вероятностей уже и сам смеялся. — Ведь его обвиняют в том, что он с вредительскими намерениями выпускал плохие галоши. Но если ругать галоши клевета…

— Действительно, парадоксальный случай. И что же будет?

— Ничего, дорогой профессор, ничего. Оба останутся здесь. Слесарю дадут лет пять-десять по десятому пункту за агитацию. Инженеру дадут больше, по пункту девять, как вредителю. Ему уж верные пятнадцать лет. Ну разве не смешно?

— Я так не думаю!

— Профессор, дорогуша моя! Вы уже были на допросе?

— Еще нет. Я весьма удивлен этим и весьма сожалею. Потому что я докажу, что ни в чем…

— Вы сможете доказать? Да я здесь делаю уже третье игольное ушко, но доказать, что я не верблюд, который может пройти через игольное ушко?.. А ведь требуют именно этого. Вот увидите. Кстати, не хотите ли немного почистить ваши ботинки? Как вижу, это не помешает. Я достал хорошие кусочки сукна у ребят, которые шьют тапочки.

— О, благодарю! Вы очень любезны!

И впервые за много лет профессор Андриан снова сам почистил свои ботинки, как делал это в чуланчике рядом с прихожей, когда был мальчиком и ходил в начальную школу. В их небольшом городке только на сколоченном из досок тротуаре человек не увязал по щиколотку в грязи.

Примирился он и с курильщиками. Сначала примирился, а потом полюбил их, потому что они, бедные, из-за своей па- губной привычки страдали больше, чем он. И любители выпить тоже страдают, и любители покушать, и женатые, и у кого много детей, а чем они виноваты…

Дня через два дня конвоир поинтересовался насчет буквы «А». Когда профессор назвал свое имя, охранник прекратил спрашивать.

— Пошли. Одевайся!

И старый профессор трясущимися руками натянул брюки. Когда он всунул ноги в ботинки без шнурков, матрос шепнул.

— Может, найдем папироску?

Профессор отрицательно покачал головой. «Как хорошо, что я не курю», — подумал он. Потому что он не мог не знать, что в камере дефицит курева.

Наверху, на втором этаже он с наслаждением вдыхал казавшийся свежим воздух.

Его ввели в какую-то комнату.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил ему молодой человек.

Здесь также был хороший воздух, и пахло одеколоном.

Лицо молодого человека было синевато-серым и слегка припудренным. Видно было, что его только что побрили. Запах одеколона шел от его волос, и профессор, может быть, даже не обратил бы на это внимания, если бы и в движениях молодого человека не было чего-то, что напоминало парикмахерскую.

— Фамилия, имя? — спросили по другую сторону стола.

Профессор ответил.

— Год, место рождения?

Сказал и это.

Потом следователь откинулся на спинку кресла, раскинул руки, потянулся и пошевелил плечами. Затем соединил руки за спинкой кресла и скучающим, капризным тоном спросил:

— Говорили ли вы, что наш вождь не является вождем всего человечества? — После этого протянул руки вперед, облокотился на стол, подперев кулаками подбородок, и уставился на профессора Андриана.

— Нет. Не говорил.

Теперь молодой человек наклонился вперед и с деланным гневом, вытаращив глаза, продолжал:

— Ну, смотрите! — и погрозил кулаком. — Мы живо освежим вашу память.

Старик сердито насупил брови и не ответил. Молодой человек снова откинулся в кресле.

— Помните? На заседании факультета естественных наук в институте, а именно, — он приоткрыл ящик письменного стола и заглянул в какую-то бумагу, — седьмого февраля тысяча девятьсот тридцать пятого года. А? Вы были на этом заседании?

— Не помню. Больше трех лет прошло, разве такое можно помнить?

— Не прикидывайтесь, это бессмысленно. Отвечайте! Вы были на заседании седьмого февраля тысяча девятьсот тридцать пятого года?

— Не помню. Но если в тот день было такое заседание,