Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос Страница 80

водой, ныряя и охотясь, он познакомился и задру-жился с великим английским писателем Джеймсом Олдриджем («Герои пустынных горизонтов», «Не хочу, чтобы он умирал»…), великим и прославленным у нас и, как позже выяснилось, почти совершенно неизвестным в самой Англии. Основные свои гонорары он получал в этой стране и практически весь год жил в районе Ялты, охотясь под водой.

Я написал, что Федоров больше всего в жизни любил общаться. Точнее, знакомить между собой своих друзей.

Противоположность мне, я людей чураюсь, стесняюсь, знакомств не люблю. Друзей, настоящих друзей, у меня за всю жизнь было несколько, я с трудом их приобретаю, с духовными ранами с ними расстаюсь.

Тут пора привести мою классификацию степеней дружбы. Едва ли это общо всем. Мой опыт. Первая стадия, стадия знакомства, когда знаешь по имени, узнаешь на улице, может быть, участники общего разговора. Учитель и ученик, студенты одного курса, ничего личного, но знают друг друга и нет неприязни.

Вторая стадия: здороваетесь за руки, бываете вдвоем, делаете что-то вместе. Сидите и выпиваете за одним столом. Партнер. Приятель, товарищ.

Этап третий: приходите, приезжаете друг к другу, останавливаетесь, ночуете. Друзья.

Настоящая дружба, четвертый этап: духовное объединение. Взаимное откровение, общие, никому более неизвестные тайны. Введение в самый близкий, укромный круг общения, включение в число самых близких друзей.

Вот Федоров в разительном отличии от меня знакомил своих друзей на ранней стадии дружбы. Можно даже сильнее сказать — не знакомил, а сводил. Он получал удовольствие высокого накала, когда только что им самим сведенные люди начинали яростно спорить, доходя до обзываний и оскорблений.

На одной из центральных улиц Симферополя, на улице Карла Маркса, ближе к круглому универмагу, за гастрономом была щель между домами, метра полтора в ширину. Щель эта перекрывалась дверью, и там была мастерская Федорова.

И он, и его старший брат, который потом утонул, работали граверами.

В отличие от отца, Федоров был дерьмовым гравером. То есть нарисовать на медной дощечке он все, что нужно, умел, но зайцев[8] было много до недопустимого. Он умел разными способами эти царапины замазывать, но брак есть брак.

В этой щели, мастерской, часто толпились друзья Федорова. Даже если трое, двое, все равно толпились — места мало. Если один — то не толпился. По законам русского языка.

Когда заходил клиент, надо было уходить, прятаться, клиенту физически некуда было заходить. Но мы же Юре помогали. Например, заходит клиент получать заказ, а мы начинаем Юрке на руки воду поливать, он густо намыливается, руки у него не грязные — черные, с глубоко на всю жизнь въевшейся грязью. Клиент потопчется, потопчется и уходит без квитанции — чистые деньги Юре в карман.

Федоров во всех компаниях был самым богатым. Устойчивый, неплохой заработок. И его старались «доить». Как бы компания скидывается у кого сколько копеек в кармане, чтобы бутылку на всех купить, а вторую с Федорова. Он об этом знал и был прижимист. Не то чтобы был жлобом, был расчетливо щедр, просто не всегда «доился».

Сам он стихов не писал, картин не рисовал, но явственно тяготел к богеме, и среди его друзей, а у него их были сотни, превалировали профессиональные художники, поэты и даже, позже выяснилось, музыканты.

Как-то я зашел к нему, а у него парень, на вид ровесник, после лагеря мне все люди, которые не более чем на пять лет были старше меня, казались ровесниками. Юра представил его художником, и мы тут же сцепились. Спор вели вокруг Матисса. Это тоже не легко объяснить. Я, может быть, саму эту фамилию только недавно узнал, из книги Эренбурга «Люди, годы, жизнь», из которой я узнал о сотнях людей.

У нас тогда ничего иностранного не признавали, публично шельмовали. Гнусная борьба с низкопоклонством. От нее осталось выражение: «Россия — родина слонов». К тому же формализм. КПСС, партия без эстетического вкуса и чувства юмора, относительно хорошо себя чувствовала, только если нарисованная земля была черной, трава зеленая, знамена красными.

У того же Эренбурга есть эпизод, где Пикассо спрашивает у советского художника, как у нас называются краски. Оказалось, так же. А Пикассо думал, что: «для лица», «для мундира». Посмотрите полотна Лактионова, согласитесь с Пикассо. Хотя, может, и не согласитесь.

Где-то я Матисса несколько картинок уже видел. Не помню, был ли он к тому времени в Пушкинском музее выставлен, может там. И мне Матисс категорически не понравился.

Мне не стыдно. Мои дети уже к трем годам и Матисса с Модильяни, и Вламинка и Дали с Босхом отчетливо различали, но сам-то я интеллигент в минус первом поколении, кое-какие имена к двадцати пяти узнавал, а другие и до сих пор не знаю.

Важно то, что спорили мы по-разному. Я орал и набрасывался, отвергал с порога, обобщал, обзывал, смешивал с дерьмом. Естественно, в споре выглядел получше, предпочтительней и легко побеждал.

Оппонент мой, я сразу за ненадобностью имя его из головы выбросил, был тих, вежлив, матерных слов не произносил, робко вставлял свои замечания, возражения в лавину моих слов.

Конечно, я победил, разгромил, растоптал и съел, после часа моего крика он вежливо за руку попрощался, сказал, что рад знакомству, и ушел. Все это время Федоров не работал, смотрел на нас с видимым удовольствием.

— Ты знаешь, кто это?

— Да я… да он… да мне… — еще не успел остыть я.

— Внук архиепископа Луки (Войно-Ясинецкого), допущен до личной беседы, один час каждую неделю.

Имени я не запомнил, но очень этому парню, внуку, благодарен. Именно после этой победы над ним и вследствие ее я научился хоть кое-что в живописи понимать. В следующий раз я приехал в Москву, специально пошел в Музей изобразительных искусств, в зал Матисса, сел там, дал себе слово не уходить из зала, пока не пойму. Понял. Поделюсь. Не уверен, что кому-нибудь поможет, но вдруг.

Вот центральная мысль:

— Может, мне не нравится не потому, что это плохо, а потому, что я сам чего-то не понимаю.

Может, он так рисует не потому, что не может хорошо рисовать, он умеет как угодно, а потому, что он хочет, задумал так нарисовать. Значит, есть такие люди, которые понимают, а я, тупой, неуч, не осилю. Да быть такого не может! Я не Холмс, но должен, обязан разгадать загадку, почему он так это нарисовал, что он этим сказать хотел.

Ну и так далее. Часа полтора сидел. И понял. Потом из зала в зал разгадывал, заставлял себя, мучился, потом все