Александр Мень. Пастырь. Свет во тьме. Повесть о жизни и мученической смерти - Михаил Александрович Мень Страница 8

молитву “Взбранной Воеводе” и отдать Володе. Я так и сделала. К моей радости, Володя молитву взял, прочел и оставил у себя. Через несколько месяцев я увидела во сне, что мне дают свидание с Володей. В комнате много людей, а мне надо с ним остаться наедине. Наконец мы остались вдвоем. Я спросила его: “А молитву у тебя забрали?” – “Нет, – сказал Володя, – она осталась при мне”. На этом я проснулась. Отец Серафим сказал, что этот сон послан мне в утешение. Он благословил меня особо молиться за Володю, и дети тоже должны были кратко молиться за него. На детей он наложил строгий пост в период Великого поста.

Когда я была у следователя, увидела полкомнаты, заваленной делами той фабрики, где Володя работал…

В начале войны Володю перевели в Тулу. Там питание было хуже, чем в Москве, и у него начали отекать ноги. 18 декабря, под Николин день, состоялся суд. Подпись, из-за которой Володю забрали, оказалась фальшивой (ее сфотографировали, увеличили и обнаружили подделку). Сразу же после суда Володю выпустили, но в Москве ему жить не разрешили и предложили любой другой город. Он выбрал Свердловск, где жили его родители и замужние сестры.

Когда я получила телеграмму об освобождении Володи, я полетела к батюшке. Он взял у меня телеграмму и заплакал. Как он молился Божией Матери и как благодарил Ее! Я почувствовала, что именно за его молитвы Володю освободили. “Вот видите, – сказал батюшка, – полкомнаты было дел, и все Божия Матерь закрыла”».

Когда началась война, отец Серафим благословил Лену с детьми покинуть Москву и перебраться в Загорск. Володя вызывал Лену в Свердловск, но она решила остаться. Немцы подошли близко к Москве. Было и страшно, и голодно. Но отец Серафим сказал, что прей. Сергий сохранит ее и детей, и прокормит их во время голода. Так и было.

* * *

– Алик не собирается домой? – спросила Лена.

– Нет. У меня заночует, – ответила Вера.

– Пишет?

– Пишет.

Елена немного помолчала. Потом сказала:

– Тревожно мне за него. Слишком он… ранний.

– Это хорошо, Лена. Значит так нужно.

– А если перегорит? Помнишь, в девять лет – «Братья Карамазовы», а потом – приступ?

– Бог не возлагает больше, чем человек может вынести.

– Ему опять приснились эти птицы… со Сталиным.

– Лукавый пытается во сне пробиться. Но Алика ему не осилить. Помнишь, что отец Серафим говорил?

– Великие дела ждут нашего мальчика, – повторила Елена.

– И усатому недолго осталось. Помяни мое слово.

Елена улыбнулась.

– Как у Васильевых все прошло?

– Хорошо. Алик познакомился с Ведерниковым. Говорили долго. Алик хочет в семинарию.

– И что?

– Сказали: знаний хватает. Но до совершеннолетия – нельзя.

– Алик расстроился?

– Нет. Сказал: значит, Господу угодно, чтобы он сначала выучился на биолога. И еще он мне сказал, что решил стать священником в тот момент, когда увидел огромный дирижабль с портретом Сталина. Решил посвятить свою жизнь противостоянию злу.

– Может, и правда. В наше время быть пастырем – это тяжелый крест.

– Но он же не один! Я уверена, что рядом с ним всегда будут люди, которые его поддержат, и мы всегда будем рядом.

– Дай Бог… Не буду мешать. Поцелуй его за меня.

Стихотворение Александра Меня

НЕ ВЕРЮ

Ты говоришь, что волей рока,

Слепым был случаем рожден

И во вселенной одиноко

Бездушный царствует закон.

Что будут стерты беспощадно,

Без смысла небо и земля,

Что негде ждать душе отрады.

Не верю, друг! Не верю я!

Будь этот старый мир таков,

То не искал бы я свободы,

Не тяготился бы оков

Средь мертвой и слепой природы.

Не верю я! Тому зарок

Души и трепет, и волненье,

Когда сияющий Восток

Зажжет святое Вдохновенье.

Тому зароком красота,

Которой не было бы ныне

Будь вся вселенная пуста,

И сердце было бы пустынней.

Не верю я! В моей душе

Таятся силы вечной жизни.

И я рожден не для земли,

И не земля моя отчизна!

1951 г.

Один – за всех

Как уже было сказано, 554-я московская школа ничем особенно не выделялась. Та же штукатурка, тот же запах столовки и йода, те же учителя – кто с фронта, кто из партшкол. Уроки шли строго. В классах – тишина, проверяемая линейкой по рукам. На стенах – портреты: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Особенно Сталин. В учебниках, на плакатах, в стихах и песнях. Сталин – вождь, отец, солнце народов.

Математик был в полувоенной форме: не носил только фуражку, остальное, от гимнастерки до сапог, было в полном порядке. У доски стоял бледный, потный Коля Кравцов. Тер лоб, смотрел на задачу. Ничего не получалось.

– И что у тебя выходит? – спросил насмешливо учитель с интонацией следователя.

– Получается… получается… – лепетал Кравцов.

– «Двойка» у тебя получается! И за урок, и в четверти. Как твоя фамилия?

– Кравцов.

– Ошибаешься. Дураков твоя фамилия. Так родителям и передай. Садись, Коля Дураков.

Класс захихикал. Учитель с прищуром посмотрел по сторонам.

– Сейчас мы Коле Дуракову подыщем друга Тупицына…

Он подошел к последнему ряду. Там, у окна, сидел Алик. Читал под партой. Книга была тонкая, с мягкой обложкой. Прятал ловко. Но учитель заметил.

– Встань! – скомандовал.

Алик встал, пряча книгу за спиной.

– Так, а ты, значит, у нас – Шура Тупицын?

– Моя фамилия Мень, – твердо сказал Алик. – А у Коли фамилия Кравцов. И от успехов в математике наши фамилии не изменятся.

На секунду повисла мертвая тишина. Учитель замер. Класс затаил дыхание.

И вдруг – дверь распахнулась. Влетел старшеклассник с красной повязкой:

– Сталин умер!

– Что? – переспросил кто-то.

– Сталин умер! Сегодня утром. Передали по радио.

На несколько секунд повисла тишина, тяжелая, напряженная. Потом поднялся гул.

Учитель опустился на стул. Никто не знал, что теперь делать. Казалось, время оборвалось.

* * *

Толпа двигалась по Пушкинской улице медленно, как вода перед плотиной. Извил – в колонне комсомольцев. Впереди – инструктор. Хмурый, сосредоточенный.

– Не разговаривать! – скомандовал. – Идти колонной по четыре! Не в ногу!

Извил шел рядом с приятелями. На руке – траурная повязка.

В толпе, среди других, шли Алик и Кравцов. Вокруг – пенсионеры, рабочие, старушки в черных платках. Кто-то молился, кто-то плакал, кто-то просто шел, потому что «надо».

Впереди