Берлинский дневник, 1940–1945 - Мария Илларионовна Васильчикова Страница 8

Немецкое наступление началось в ночь с 9 на 10 мая массированным воздушным налетом на нейтральные Голландию и Бельгию. 15 мая основная часть немецких бронетанковых дивизий прошла сквозь Арденнский лес в Южную Бельгию. Прорвав французские позиции, они стремительно двинулись на запад к морю, расчленив силы союзников надвое и вытеснив северные армии (в том числе и британский экспедиционный корпус) из Бельгии обратно к Ламаншу. Голландская армия капитулирует 15 мая, бельгийская — 27 мая. 3 июня последнее британское судно покинет Дюнкерк. Париж падет 14 июня, а 25 июня Франция подпишет перемирие, по которому две трети территории страны отойдут под немецкий контроль, а остальное, под управлением маршала Филиппа Петена[98], составит то, что станет в обиходе называться «вишистской Францией».

И там и там было много жертв. Париж эвакуируют, Чемберлен подал в отставку, и Черчилль теперь премьер-министр. По-видимому, это уничтожает всякую надежду на заключение мира с союзниками.

Вечером прощальный прием у Аттолико[99] (отъезжающего итальянского посла). Все стоят с унылыми лицами.

Суббота, 11 мая. Зашли навестить нас Антуанетт и Лулу фон Крой[100]. Их мать наполовину датчанка, наполовину американка[101], отец — герцог, частью француз, частью бельгиец, частью немец[102]. Не очень-то удобная родословная по нынешним временам!

Понедельник, 13 мая. Я уже несколько недель работаю без выходных и коплю дни причитающегося мне за это отпуска, чтобы навестить семейство Клари в Теплице, в Богемии[103]. Я не видалась с ними с прошлого лета в Венеции и хочу, чтобы Татьяна тоже с ними познакомилась.

Бурхард Прусский написал ей из Кёльна; он едет на фронт.

Четверг, 16 мая. Со вчерашнего дня идет большое наступление. От этого не спится.

Пятница, 17 мая. Я постоянно напоминаю моему временному начальнику о своем намерении поехать в Теплиц. Как вода, капающая на голову китайцу, надеюсь, что эта идея в него все-таки просочится.

Воскресенье, 19 мая. Ужин-пикник со спагетти на кухне у сестер Вреде. Тино Солдати[104], новый швейцарский атташе, все время подбегает к телефону. Он говорит, что в Швейцарии тоже ожидают вторжения с минуты на минуту[105].

Понедельник, 20 мая. Сегодня вернулся мой начальник герр Э., загорелый, но разозленный. Он рыщет повсюду кругами и рявкает: «Мерзавцы! Сволочи!» — надо полагать, имея в виду нас. Дело в том, что в его отсутствие мы устроили нечто вроде дворцового переворота. Меня даже вызвал вышестоящий начальник, герр фон Вицлебен[106], который спросил, правда ли, что я всем «швыряю в лицо ультиматумы». К счастью, герра Э. не любят, и пока что победа осталась за «нами».

Татьяне прибавили жалованья. Я злюсь, так как мое, по-видимому, заморожено.

Среда, 22 мая. Новый итальянский посол Альфиери[107] дал прием. Неожиданно появился Макс Шаумбург-Липпе[108], только что из Намюра — наконец-то я услышала из первых уст, что происходит на фронте. Говорят, что убит Фридрих фон Штумм[109]. Его мать[110] была на приеме у итальянцев, но никто не осмелился ей сообщить.

Видный ветеран фашистской партии, занимавший одно время пост министра культуры в правительстве Муссолини, Дино Альфьери (1886–1966) проголосовал против своего дуче на пленуме Правящего совета фашистской партии в июле 1943 г., что вызвало падение фашизма в Италии и ее последовавший за этим переход на сторону союзников. Укрывшийся в Швейцарии, он был заочно приговорен к смертной казни, но, вернувшись после войны на родину, был полностью реабилитирован.

Суббота, 25 мая. В 7 часов утра мы с Татьяной выехали в Теплиц, замок семьи Клари в Богемии. В такси у меня вдруг промелькнула мысль: выключила я электроутюг в кухне или нет? Но вскоре я об этом забыла. Нас приветствовали Альфи Клари[111] (он, через близкую к Пушкину известную графиню Долли Фикельмон, отдаленный родственник Мамá[112]) и его сестра Элизалекс де Байе-Латур[113]; ее муж, бельгиец — президент Международного Олимпийского комитета[114]. Сейчас она живет по большей части здесь. Мы нанесли визит матери Альфи, Терезе[115], очень красивой пожилой даме, которую когда-то писал Сарджент[116]. Портрет висел у нее над головой.

ТЕПЛИЦ. Воскресенье, 26 мая. Праздник тела Христова. Все мы ходили в церковь, Альфи Клари возглавлял процессию, шагая вслед за священником. Мы смотрели из окна. Пока у них нет никаких сведений от двоих старших сыновей, Ронни[117] и Маркуса[118], сражающихся во Франции. Дома только младший, Чарли[119], ему шестнадцать. Он выглядит в точности как Гарольд Ллойд[120]; отвернув ковер, он очень ловко отбивал чечетку. (Позже Чарли Клари, в свой черед, был призван в армию; он погиб в 1944 г., сражаясь с югославскими партизанами.)

Понедельник, 27 мая. Лиди Клари[121] никогда не говорит о мальчиках, хотя вчера в церкви она плакала. Альфи выглядит до смерти встревоженным. Сегодня мы играли в бридж, а вечером Татьяна уехала. Я побуду здесь еще некоторое время. Мы побывали в городе. Однажды сюда приезжал Петр Великий (Теплиц — известный курорт)[122], есть много памятных мест, связанных с его пребыванием.

Сегодня в каком-то брюссельском госпитале скончался старший сын кронпринца, принц Вильгельм Прусский[123]; 13-го он получил ранения в легкие и желудок.

Вторник, 28 мая. Леопольд, король бельгийцев, сдался. Элизалекс Байе-Латур рада: она считает, что это может спасти жизнь многим бельгийцам.

Прибыли наконец письма от обоих мальчиков Клари. Полк Ронни взял в плен их юного двоюродного брата, француза[124]. Альфи не знает, как сообщить об этом его семье. У него представления идеалиста-патриота девятнадцатого века; он плохо разбирается в реальностях сегодняшнего дня.

Сегодня в кинохронике мы видели, как бомбят Роттердам[125]. Зрелище ужасающее. Содрогаешься за Париж.

Бомбардировка Роттердама, предпринятая люфтваффе в то время, когда уже шли переговоры о капитуляции[126], была одним из наиболее дорогостоящих психологических просчетов Германии за всю войну. Пилоты бомбардировщиков не заметили световых сигналов немецких наземных войск, предписывавших им повернуть обратно[127]. Бóльшая часть города была разрушена до основания, но число жертв, которое пропаганда союзников оценивала в 25–30 тысяч, составило на деле 814 человек. Тем не менее бомбардировка Роттердама вошла в историю как типичный пример бессмысленной жестокости нацистов и, наряду с последующей