Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова Страница 8

Люди как-то хорошо откликались.

Мне давали спецодежду, сапоги, брюки ватные и ватную телогрейку. И я ходила, накинув шаль из пуха. Моя бабушка из козьего пуха связала ее. Специально обучилась этому, связала и прислала. Шаль простецкая такая, и я простецкая в ней. Но уж очень уютное тепло было. И шаль эта на многих фотоснимках моих есть, кто-то щелкал там по ходу дела.

А еще у меня был красный колпак с длинной-длинной кисточкой. Один раз волосы синим цветом были покрашены, другой раз – красным. За мной бежала стая мальчишек и кричала: «Стиляга!» А мне нравилось. Ну а потом мне кто-то, кого я уважала, посоветовал:

– Ты ведь журналист. Тебе надо следить за своим обликом. За своим поведением. И за тем окружением, которое с тобой рядом. Потому что от этого зависит твоя репутация. И доверие людей к тебе.

Мне это внушили довольно быстро, и я очень рада была, что этому мгновенно научилась.

Не с кем поговорить

Сижу как-то за своим столом в «Чаунской правде», пишу материал, вдруг входит райкомовец Маршал.

– Пошли, – говорит.

– Куда?

– Смотреть жилье.

Вот тут я и пригляделась, что такое Певек: поселок абсолютно одноэтажный, бараки зэковские. Мой райкомовский друг приводит меня в один из бараков. Коридорчик, по одну сторону двенадцать комнат и по другую – двенадцать. Рядом огромная, по самую крышу, помойка. Жуткая помойка. Туда все можно было выносить. И, собственно говоря, другого выбора не было. Сваливали все прямо под окнами.

Я сказала:

– И как я буду жить рядом с такой помойкой?

– Как все живут, – отвечает райкомовец. – Весной все бульдозерами скинем в Северный Ледовитый океан.

– Вам не стыдно океан засорять?

– А это, – говорит, – все утонет.

Я развела руками. Но потом выяснила, что помойка эта – Клондайк. Это замечательно. Потому что на помойке мне нашли раскладушку. Ее отмыли, починили, но часть тех штучек, на которые натягивают полотнища раскладушки, не смогли приделать. Говорят:

– Может, обойдетесь?

– Да. Обойдусь.

Простыни показали, где купить. А матрас был. На помойке нашли шкаф самодельный для платьев и для белья. Его красили прямо в комнатушке, которую мне дали. И предложили:

– Давайте мы вас пока на три дня поселим в барак геологов. Они сейчас все в отъезде. Вы там переночуете три ночи. Придете, а тут все будет чистенько, все будет хорошо.

Барак геологов был огромный. И назывался почему-то «Рахмановка». Он стоял на самом берегу пролива, где уже кончался Певек. Я не знаю, что там находилось в лагерное время, но барак был поистине гигантский. И это было неудивительно. РайГРУ громадное, партии большие. Шутили, что там даже тараканы были ориентированы на поиски и добычу золота. Временами там приходилось по семь человек на место, но в итоге потом находили, где всех расположить. Многие самые знаменитые геологи прошли через эту «Рахмановку». Это было настоящее жилище геологов. Посреди барака стояла железная печка, и на ней всегда кипел чайник.

Как-то раз меня пригласили как журналиста на комсомольское собрание в РайГРУ, где все геологи размещались. Это было большое двухэтажное здание. Над входом – череп какого-то доисторического животного. Строгая пропускная система.

В РайГРУ в тот день обсуждалось начало нового полевого сезона. Мы выходим оттуда с парторгом Травиным. Он такой весь застегнутый на все пуговицы комсомолец. Тут навстречу нам по коробам идут ребята. И Травин говорит одному:

– Куваев, а ты почему не был на комсомольском собрании?

Кто такой Куваев, я тогда не знала. Прогульщик отвечает:

– Забыл.

– Еще раз забудешь, мы тебя исключим из комсомола.

– Да делайте, что хотите. – И пошел дальше, даже не стал останавливаться.

Травин продолжает возмущаться:

– Вот талантливый геофизик, очень талантливый. Но абсолютно с ним не справиться. Делает что хочет, и вообще такой диссидент.

– А что он, диссидент, делает?

– Ну, он строптивый очень, дерзит начальству. На комсомольские собрания не ходит.

Я вздохнула, посмотрела на этого скучного Травина. Думаю: «С тобой все понятно, у тебя никто не будет ходить на комсомольские собрания».

А вечером я возвращаюсь с работы в геологический барак, а навстречу идет парень с большой дырой на свитере. Деревенщина по внешнему облику. Рыжий совершенно, и очень кудрявый. И издалека кричит мне:

– Ты кто такая?

Я тоже кричу:

– Не твое дело!

Он продолжает:

– А ты чего так намазалась темно-синим чем-то? В твои глаза страшно смотреть. Ты посмотри на себя в зеркало, где ты такое откопала?

Я ему в ответ:

– Ничего удивительного: в СССР тушь делается из мыла и пузырька чернил. Могу поделиться технологией. А потом, это не твое дело. Ты хам.

Он подошел поближе:

– Слушай, все куда-то разъехались, не с кем поговорить даже. Пойдем выпьем коньяка.

– Ты что, с ума сошел? Я вообще спиртного никогда не пила. Не пойду никуда.

– Давай тогда выпьем чаю, вот лавочка. Дневальный сейчас принесет. Ну, сядь, пожалуйста, хоть поговорим. Целый день ни с кем не разговаривал.

– Ты, – говорю, – только что разговаривал. Тебя из комсомола исключали.

– Да пусть исключают. Не обращай внимания.

Мы стали разговаривать. Куваев первый начал:

– Ты знаешь, я из деревни, но учился в самом престижном вузе Москвы. У меня мама – деревенская учительница, папа на полустанке работал. Когда я поступил в институт, все говорили: «Как это ты прошел по конкурсу, деревенщина?» Я скрыл, что у меня была золотая медаль. Сказал, что сдал все на пятерки, и меня приняли. В ответ все хохотали и говорили: «Деревенщину профессора любят, они хорошо к деревне относятся». Вот так, – говорит, – и ходил все время «деревней». Сдал первую сессию на «отлично», причем я учился в особой группе. Потом так же вторую, третью, четвертую – на «отлично». Но все равно я был для них «деревенщиной». Я читал книги, которых они даже в руках не держали, но все равно я был «деревенщиной». Пока я не стал побеждать на общем первенстве Москвы на соревнованиях по лыжам. Тут они удивились, что эта «деревенщина», оказывается, на лыжах великолепно катается. Долго выясняли, где, что и как. Я рассказал: «В лесу родился, и в лесу учился кататься». Стали получше относиться. Окончил вуз с красным дипломом.

Дальше он говорит:

– Мое имя скоро будет везде на картах.

– Хвастун.

– А ты чем можешь похвастаться?

– А я итальянский язык учила в Ленинградском университете. Вот потом после Чукотки поеду в Италию, буду там работать.

– А чего сразу-то туда не поехала?

– Кто бы меня пустил? Что ты, не понимаешь, что