Дети Ирены - Тилар Маццео Страница 8

Хотя сегодня это трудно представить, но в 1930-х годах вокруг центра доктора Радлиньской зародилось одно из самых потрясающих интеллектуальных и политических левых общественных движений Европы, и Ирену будоражила сама мысль, что она станет частью такого мощного течения. Надо сказать, что сама доктор Радлиньская, коренастая, полная еврейка чуть за шестьдесят, давно перешедшая в католицизм, меньше всего походила на героиню. Из-за редеющих седых волос и подобающей почтенной женщине необъятной груди она заслужила в кампусе прозвище Бабуля и всегда выглядела так, словно куда-то спешит и обо всех беспокоится. Она излучала яркий ум и решительность, и собиравшиеся вокруг нее молодые студенты — многие из них тоже евреи — находились в центре движения за права человека, во многом напоминающего аналогичные студенческие движения в Европе и Штатах 1960-х годов. Вместе с несколькими выдающимися психологами, педагогами и врачами доктор Радлиньская стала в Польше пионером социальной работы. В большинстве западных демократий такие программы в конце столетия стали моделью современных социальных служб и государственной социальной поддержки. Мы не сможем понять, как Ирена Сендлер смогла объединиться с членами Сопротивления во время Второй мировой войны, не осознав, что доктор Радлиньская уже превратила всех их в тесное сообщество задолго до начала немецкой оккупации.

Попав в орбиту влияния доктора, Ирена расцвела. Она, сама того не зная, нуждалась именно в таком интеллектуальном азарте и ощущении призвания. Профессор, со своей стороны, быстро нашла подходящее место для старательной и увлеченной молодой женщины. Ирена так идеально подходила для социальной работы — организованная, уравновешенная, сострадательная, искренне возмущавшаяся несправедливостью, — что доктор Радлиньская сразу предложила своей подопечной не просто стажировку, но постоянную оплачиваемую работу в отделении матери и ребенка Комитета социальной помощи, обеспечивающего поддержку городских матерей-одиночек[25].

Просыпаясь по утрам, Ирена вскакивала с узкой кровати, которую делила с Митеком, и сердце ее пело в ожидании нового рабочего дня. Митек не мог ничего с этим поделать, но замечал, что покидала дом Ирена с большей радостью, чем возвращалась. В 1932 году они уже жили в современном доме под номером три по улице Людвики в варшавском районе Воля. Порой, увидев спускающуюся по лестнице Ирену, сосед открывал дверь и улыбался молодой женщине, которая всегда так спешит куда-то. Их соседи снизу, милая семья Янковских, у которых был маленький ребенок, тоже часто просыпались рано. Также внизу жил и домоправитель, пан Пшездецкий, с любовью ухаживавший за общим садиком во дворе и приветливо махавший рукой уходившей каждое утро на работу Ирене. Другая соседка, Бася Дитрих, заведовала общественным детским садом для проживающих в доме детей, и, наверное, Митек не раз задавался вопросом, будут ли и их дети тоже играть в этом дворике[26]. Но он хорошо понимал, что этого не случится, пока в их брак не вернется прежняя страсть, и то, что Ирена, едва проснувшись, каждое утро убегала на работу, являлось лишь частью проблемы. Хуже всего, по мнению Митека, было то, что работа стала единственным, что ее интересовало. То, что она делала, было так важно. Поэтому на домашние дела времени у нее не оставалось. Она помогала семьям, которые боролись за выживание и сохранение своих детей. Ирена хотела, чтобы Митек понял, почему ее работа так для нее необходима. А он всего лишь нуждался в том, чтобы она для разнообразия обратила внимание и на свою семью.

Пропасть между ними все росла, и огонь давно покинул этот юношеский брак. То, что было между ними теперь, напоминало неловкую старую дружбу. Это не значило, конечно, что Ирена вовсе не любила Митека, но от прежней влюбленности не осталось и следа. В центре матери и ребенка Ирена, напротив, ощущала себя на своем месте. «Каждый там был предан своей цели: все, чему научилась, я наконец смогла применить на практике», — объясняла Ирена[27]. Она каждый день заводила все новых друзей среди других студентов и сотрудников доктора Радлиньской. «Обстановка на работе, — говорила она, — была удивительно приятной». Как были приятными и ее коллеги.

Особенно же приятным был один человек, которого она встречала там довольно часто, — Адам Цельникер.

Глава вторая

Девочки доктора Радлиньской

1935–1940 годы

Лекция закончилась, но профессор не спешил уходить.

Студенты в левой части аудитории тоже замерли, стояли, не шевелясь и затаив дыхание. Ирена была среди них. Осенью 1935 года ей исполнилось уже двадцать пять, но из-за роста чуть выше метра пятидесяти она была ниже всех вокруг. Но никто из тех, кто знал Ирену, не сомневался, что, несмотря на миниатюрность девушки, ее политические убеждения стоят немалого.

Секунды тянулись медленно. Все в аудитории напряженно ждали. Внезапное движение справа и порыв воздуха, когда тело встретилось с телом, было похоже на коллективный выдох. Ирена видела всполох зеленой ленты, прикрепленной к пиджаку молодого человека. Наконечник его поднятой трости блеснул на свету[28]. Лезвие. У этих негодяев на концах трости лезвия, и сейчас они пустят их в ход! Рядом вскрикнула девушка, за этим последовали неразбериха и звук ударяющих в кость медных кастетов. Опять завязалась рукопашная.

Но вот кулак и медь взметнулись перед Иреной. Рядом с ней стоял сокурсник, еврей, молодой человек в очках с темными вьющимися волосами. Один из тех, с зелеными лентами, взмахнул тростью и заорал на него: «Почему ты стоишь?» Тот спокойно ответил: «Потому что я еврей».

Развернувшись к Ирене, распоясавшийся хулиган закричал и на нее: «А ты, ты чего стоишь?» Ирена не двинулась с места. Друзья не раз волновались о том, насколько безрассудно бесстрашной она могла быть в иные моменты. Консервативные профессора сетовали на ее дерзкий, настойчивый идеализм, но Адаму нравилась эта черта характера Ирены. Смело ответив, она хотела еще больше разозлить стоящего перед ней молодого мерзавца. Их взгляды встретились. «Потому что я полячка!» — выкрикнула она[29]. В ответ в лицо ей ударил одетый медью кулак. Ирена почувствовала во рту вкус теплой крови, затем ее накрыла тьма.

Причиной протестов в университете Варшавы в 1935 году стало объявление об учреждении «скамьи гетто»: специальной зоны для размещения в аудитории студентов-евреев отдельно от так называемых арийцев[30]. Ультраправые набирали силу не только в соседней Германии: у Польши тоже были проблемы в этом плане.