Выжившая. Дневник девушки из Варшавского гетто - Мириам Ваттенберг Страница 7

на стол, покрытый белой скатертью. Еда состояла из селедки, помидор, масла и белого хлеба. Чтобы получить этот хлеб, моему отцу пришлось несколько часов стоять в длинной очереди у пекарни. Пока он ждал там, несколько немецких самолетов внезапно спикировали и обстреляли людей из пулеметов. Мгновенно очередь перед пекарней рассеялась, и остался только один человек. Не обращая внимания на стрельбу, мой отец занял место позади него. Спустя мгновение пуля попала мужчине в голову. Вход в булочную теперь был свободен, и отец сделал покупку.

После этого ужина мы слушали передачу, в которой американский репортер рассказывал американским слушателям о нацистских методах ведения войны: «Я стоял в поле и видел вдалеке женщину, копающую картошку. Рядом с ней был маленький ребенок. Внезапно вниз спикировал немецкий самолет, стреляя в безоружную женщину, которая тут же упала. Ребенок не пострадал. Он склонился над упавшей матерью и горько заплакал. Таким образом, ко многим сиротам войны в Польше прибавился еще один сирота. Президент Рузвельт! – воскликнул он низким голосом. – Умоляю вас, помогите этим матерям, которые копают картошку для своих детей; помогите этим детям, матери которых падают на мирных полях; помогите Польше в час испытаний!» Но помощь не пришла…

Наш дом на улице Зеленая, 31, находился рядом с телефонной станцией, которая во время осады являлась мишенью для немецких орудий. Несмотря на многочисленные обстрелы, высокое и прочное сооружение имело лишь незначительные повреждения, а телефонистки остались на своих постах. Многие соседние дома были разрушены, и нам снова пришлось ночевать в подвале. Потом одна из бомб взорвалась в передней комнате нашей квартиры, и мы были вынуждены вернуться в переполненный дом наших родственников.

Постепенно продовольственная база города истощалась. Время от времени, в зависимости от того, какой именно консервный завод пострадал от немецких бомб, на рынок выбрасывали различные виды консервов. Иногда в магазинах можно было купить только сардины или соленья.

Наш голод по новостям был так же велик, как и по еде. Единственной пока еще печатавшейся газетой был «Рабочий», орган Польской социалистической партии, выходивший специальными выпусками. Мы восхищались героизмом редакторов и работников типографии, которые в тяжелейших условиях следили за тем, чтобы население получало информацию о событиях. Нам рассказали, например, что британский флот бросил якорь в Гдыне. Очень часто новости, напечатанные в «Рабочем», воодушевляли нас, но преждевременные или ложно-оптимистичные сообщения только усугубляли наше последующее разочарование.

К 20 сентября радио замолчало, а система водоснабжения перестала функционировать. Нам начало казаться, будто мы на необитаемом острове. Я никогда не забуду 23 сентября, дату Дня Искупления[3] в 1939 году. Немцы сознательно выбрали этот священный еврейский праздник для интенсивного обстрела еврейского района. В разгар бомбардировки произошло странное метеорологическое явление: посреди яркого солнечного дня начал падать сильный снегопад с примесью града. На какое-то время бомбежка прекратилась, и евреи истолковали снег как особый акт небесного вмешательства: даже самые старые из них не могли припомнить подобного случая. Но позже в тот же день противник с новой яростью наверстывал упущенное.

Несмотря на опасность, мой отец и еще несколько мужчин, живших в нашем доме, пошли в соседнюю синагогу. Через несколько минут один из них прибежал обратно с талитом (молитвенным покрывалом) на голове, с молитвенником в руке, и был так потрясен, что некоторое время не мог говорить. На синагогу упала бомба, и многие прихожане погибли. Затем, к нашей великой радости, мой отец вернулся целым и невредимым. Белый как мел, со смятым талитом под мышкой, он рассказал нам, что многие из тех, кто всего мгновение назад молился рядом с ним, погибли во время службы.

В ту ночь по всему городу полыхали сотни зданий. Тысячи людей были заживо погребены под руинами. Но ужасный десятичасовой артиллерийский обстрел не смог сломить сопротивления Варшавы. Наши люди сражались с повышенным упорством; даже после того, как правительство бежало и маршал Рыдз-Смиглы[4] бросил свои войска, мужчины и женщины, молодые и старые, помогали оборонять столицу. Те, кто не имел оружия, рыли окопы; молодые девушки организовали в подъездах домов бригады скорой помощи; евреи и христиане стояли плечом к плечу и сражались за родную землю.

В последнюю ночь осады мы, съежившись, сидели в углу ресторана внизу нашего дома. Несколько пожилых евреев распевали псалмы со слезами на глазах. Мама завернула нас всех в толстые одеяла, чтобы защитить от крошечных осколков, наполнявших воздух. Когда она сама на мгновение высунула голову, осколок попал ей в лоб. Лицо ее покрылось кровью, но рана оказалась лишь небольшой царапиной. Мы поняли, что наше убежище – это ловушка, поэтому отправились на улицу Козла, чтобы найти более безопасное жилье у наших родственников; мы повсюду натыкались на изувеченные тела солдат и мирных жителей. Мы увидели только остов дома, возвышающийся над огромным подвалом, битком набитым людьми, лежащими на бетонном полу. Как бы то ни было, они освободили место и для нас. Рядом со мной лежал маленький мальчик, бьющийся в конвульсиях из-за раны. Когда мать перевязывала его, было видно, что в его теле торчит осколок снаряда и что уже началась гангрена. Чуть дальше лежала женщина, которой бомбой оторвало ногу. Медицинская помощь этим людям не оказывалась. Стояла невыносимая вонь. Углы были заполнены жалобно плачущими детьми. Взрослые с каменными лицами и пустыми глазами просто сидели или лежали неподвижно. Так шел час за часом. Когда рассвело, меня поразила внезапная тишина. От нее загудели уши, привыкшие к грохоту непрекращающихся взрывов. Это была ужасающая тишина, которая предшествует великому бедствию, но я не могла представить себе ничего хуже того, через что мы уже прошли. Внезапно кто-то ворвался в подвал с известием о капитуляции Варшавы. Никто не шевельнулся, но я заметила слезы в глазах взрослых. Я тоже чувствовала, как они застревают у меня в горле, хотя глаза оставались сухими. Получается, все наши жертвы были напрасны. Через двадцать семь дней после начала войны Варшава, продержавшаяся дольше любого другого города Польши, была вынуждена сдаться.

Выйдя из подвала, мы увидели наш разрушенный город под ясным сентябрьским солнцем. Спасательные бригады приступили к извлечению пострадавших из-под обломков. Тех, кто еще подавал признаки жизни, уложили на носилки и доставили в ближайшие медпункты. Мертвых сваливали на телеги и хоронили на ближайшем пустыре – во дворе разрушенного дома или на прилегающей площади. Солдат хоронили в общественных парках, а над их могилами ставили небольшие деревянные кресты.

Мы вернулись на свою улицу. На мостовой валялись трупы павших лошадей, из которых вырезали куски мяса. Некоторые лошади