Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева Страница 7

Я рассаживала бойцов по местам. Пересаживала поближе к сцене. Находила нужные слова. Обнимала парней в орденах и без. Благодарила. Гардеробщик ставил стулья к стене — для тех, у кого после ранения не сгибалось колено, и спрашивал, удобно ли будет. Саша сел около стены.

Буфетчица грела самовар и заваривала чай, пока девушки-волонтёры накрывали столы, сын помогал. Дочь (моя взрослая невероятная дочь!) рассаживала ребят в зале. В воздухе пахло так… что было понятно — это наша общая война. Под Петербургом нет окопов, и беспилотники не долетают. Но совершенно ясно — мы все тут по одну линию фронта. Ребята за нас воюют, а мы прикрываем с тыла. Наливаем чай. Смотрим в глаза. Даём веру. Молимся.

Артисты готовились к концерту. Оставалось минут десять. И несколько часов до отъезда «Атамана» в Мариуполь. Вокруг всё было таким отчаянно-настоящим — вот этим всем, из песен, что с самого детства в крови. Родина, любовь, берёзки, мужество, честь, верность себе, Богу.

Сейчас это было физически ощутимо.

В зал зашли ребята-инвалиды из петергофского дома-интерната. Разного возраста. С синдромом Дауна, с ментальной инвалидностью. Подшефные «Атамана». Расселись после долгой дороги.

В зале потух свет, и зазвучала мелодия. Две опоздавшие бабушки не успели встать в проходе, как бойцы соскочили со своих мест и усадили их. Сами пересели чуть подальше. Сердце билось гордостью. Настоящие.

Саша подошёл ко мне раза три. Сначала перед концертом попросил воды, потом уточнил, где можно сесть, чтоб ногу можно было удобно поставить. В антракте спросил, можно ли где-то купить цветы (цветы купить было негде). Зато бойцов ждал накрытый стол, чай, пироги, сладости. Ко всему этому они даже не притронулись.

— Нет, некрасиво. Не можем так. Давайте позовём детей!

Один парень с тростью — нога ещё не восстановилась после ранения — тут же вышел к детям с тарелкой, полной конфет. Угостил и позвал за свой стол. Остальные ребята подтянулись. Сидели рядом с бойцами, уплетали бутерброды с колбасой и конфеты, фотографировались, обнимались. Это было счастье. Настоящее такое. Не подделать.

— Есть ещё пирог? Сто лет маминых пирогов не ел, — улыбался мне немолодой боец. — А этот домашний, точно мамин.

— Есть, родной, есть. Ещё несколько кусочков, смотри, осталось. Ешьте дорогие, восстанавливайтесь. Для вас пекли, — расцвела буфетчица, сотрудница лавры.

— Какой я счастливый, ты не представляешь, — шептал мне в ухо другой боец. — Я и не знал, какой я счастливый. Что у меня дочь здоровенькой родилась. Что она растёт в семье. Спасибо этим ребятам, что показывают мне моё счастье. Смотри, — он достал из кармана телефон и показал заставку, — вот моя Пуговка.

С экрана смотрела натуральная Пуговка. Носик-кнопочка, две косички, хитренькая улыбка.

— Доча так и говорит: «Я мамина принцесса, я папина Пуговка», — докладывает мне боец. — Я, знаешь, в четырнадцатом году поехал в Донецк на три месяца. Встретил там жену. И провёл в итоге три года. Сейчас перевёз семью сюда. Я за своих воюю. Вот, Пуговка растёт, наша, донецкая.

* * *

— Слушай, — подошёл ко мне парень в орденах. — Подведи меня к воспитателю, а? Хочу денег передать в детский дом. Как это делается? Социальному педагогу надо вручить? Я сам детдомовский, понимаешь. Всё помню, как там было.

Дети галдели.

Бойцы оттаивали.

Чай лился рекой.

* * *

А потом мы фотографировались. И полковник обнял меня. Будто для фото. А на самом деле — от души. И сказал — тихим, невоенным голосом:

— Спасибо. Мы справимся. Вместе.

И пока щёлкали камеры, попросил меня положить ему руку на шею.

— Мне сказали, вы работаете с этим. Чувствуете, спазм? Можете чуть расслабить?

Полковник улыбался в камеру. Старался не морщиться. Что было сил старался расслабиться под моей рукой. Только испарина на лбу выдавала боль…

* * *

…А потом ко мне снова подошёл Саша.

— Можно вас обнять?

Я кивнула. Мы обнялись.

— Подожди, — остановила я Сашу, когда он ослабил объятья. — Не спеши. Дай я чуть тебя поглажу.

И, пока я мягко расслабляла раненую руку, — из пяти пальцев Саша чувствовал три.

— Я обычный, понимаете. Самый обычный. Я просто из Белгорода. Точнее, из Старого Оскола. Я по-другому не мог. У меня двадцатого операция. Хирург сказал: «Раз три пальца я чувствую, есть смысл оперировать. Нервная проводимость сохранилась». Не бойтесь, смелее. Мне не больно. Отболело всё уже.

На горле у Саши был свежий шрам — трахеостома. Совсем тяжёлый был. Выкарабкался.

— Слушайте, а позовите, пожалуйста, девчонку с гитарой, можно? — подскочил к нам боец с другом. — Весь концерт любовались ей, такая задорная!

Из-за кулис вышла гитаристка, уже переодевшаяся из концертного костюма в светское и оттого более близкая.

— Слушай, аккуратней, кольцо! Она женатая! — ойкнул друг бойца.

— Я тоже! — сказал боец, обнимая гитаристку и глядя в камеру. — Сегодня это не мешает!

Мы с Сашей расхохотались: женатая!

— Сейчас восстановлюсь — и обратно, — шептал мне Саша.

После ранения и трахеостомы голос у него ещё не восстановился.

— Мы русские. Никто нас не сломит. Тут и думать нечего. Победим. Спасибо вам за всё. Спасибо. Так бы и стоял здесь с вами. Руку отпускает, но пора в автобус. И это… Мы мешаем фотографироваться другим. Спасибо. Спасибо вам большое. У меня двадцатого операция в ВМА. Посмотрим, что на этот раз придумает мой хирург.

На сцену вышел убирать аппаратуру переодевшийся барабанщик.

— Костя из Луганска, — прокомментировала я Саше.

— Наш, — кивнул он в ответ.

Концерт закончился, артисты стали грузиться в автобус. И стало ясно, что следующая точка — Мариуполь. Поднимающийся из руин город через день отмечает двести срок пять лет. «Атаман» ехал, чтоб поздравить жителей. И подать знак: Петербург рядом. Мы вместе!..

Ощущение этого заставило молитвы в душе зазвучать громче.

* * *

Девятнадцатого сентября я отмечала день рождения. И решила, что в такой день всё сбывается, поэтому написала полковнику. Попросила телефон Саши.

— Ира, у меня тысяча двести бойцов, из них семьдесят два Александра. — полковник прислал три дурацких смайлика: руки, закрывающие лицо.

— Мне не надо семьдесят два, — ответила я. — Товарищ полковник, мне только самого высокого, рост сто девяносто четыре.

Полковник прислал Сашин телефон с пометкой: «Убыл на госпитализацию». Так и встретились — снова. Уже в госпитале.

* * *

— Ир, отец у меня на Украине, — говорит Саша. — Он не принял моё решение участвовать в СВО. Перестал общаться.

Я слушаю. Дышу глубоко.

— Летом я был в отпуске дома. Поехали дней на пять в Кисловодск. У меня в Военно-медицинской академии была врач, реабилитолог, из Кисловодска.