Украсть невозможно: Как я ограбил самое надежное хранилище бриллиантов - Леонардо Нотарбартоло Страница 7

выглядел добреньким в глазах коллег. Джансанти никогда таким не был. Адепт классового подхода, он смиренно исповедует принципы жесткой иерархии. Беру долгую паузу. Гляжу на него. Два других учителя шепчутся Бог знает о чем, наверняка о всяких пустяках: «Тех туфель больше не найти», «Подвал в здании затопило», «Этот год – самый жаркий в истории», «И не говорите, у меня столько забот, вот и сегодня…» И все в этом же духе. Даже подслушивать не нужно, по лицам понятно. Пренебрежение, говорящее об отсутствии интереса. По крайней мере до сего момента, поскольку мой ответ прерывает их беседу. Внимание всей комиссии обращено ко мне. Правда, их только трое, но «вся комиссия» – звучит внушительно. Их трое, что на одного больше, чем двое, а двое – уже не комиссия, а в лучшем случае пара. Как бы то ни было, теперь они смотрят на меня, чего я и добивался.

Что ж, переходим к сути плана: без притворства, без оправданий выложить им всю правду. Предельно ясно и четко заявить о своей позиции: мол, я не готовился, поскольку уверен, что это ничего не изменит. Итак, чуть сбавив темп, я продолжаю исповедоваться перед трибуналом пятиклассников.

– С самого первого дня здесь, в Турине, мне хотелось стать невидимкой. Все эти годы я сидел вон за той партой, – указываю на последнюю в правом ряду, – зная, что никому не нравлюсь, и даже вы, профессор, никогда этого не скрывали. Каждый Божий день я сгорал от стыда. Взгляните сами: мне четырнадцать, я в два раза выше любого из своих одноклассников.

Они все тоже навострили ушки, удивлены донельзя, и мне приходится делать вид, что все в порядке, хотя это не так.

– На второй год я остался исключительно по вашей вине, вы ведь решили, будто мои родители соврали о затерявшихся документах из Палермо. Да если бы документы и нашлись, вы все равно бы решили, что у Нотарбартоло нет ни ума, ни таланта. Из-за вас я и сам засомневался: может, у меня что-то не то с мозгами, может, я идиот или тугодум? Так вот, ставлю в известность: это не так. Не буду вас разуверять, даже пытаться бессмысленно. Для вас я – один из многих, кто в итоге пойдет мыть лестницы вон там, за дверью. Вы это знаете, и вас это устраивает. А мне наплевать. Переубедить человека непросто. Из-за вас я с самого переезда чувствовал себя никчемным. И к словам моих родителей вы тоже отнеслись с пренебрежением. Будь я сыном кому из вас или, скажем, торговцу тканями здесь, на Севере, вы бы никогда себе такого не позволили. Зава́лите меня, переведете в следующий класс – разницы нет. Для меня это ничего не изменит. Но однажды я стану знаменитым, и тогда люди будут говорить именно обо мне, а не о вас и не об этой чертовой школе.

Учитель итальянского, глядя на меня, нервно сглатывает. На его лице – смесь удивления и смущения. Ну, после такого подвига меня как пить дать завалят. И тут я слышу фразу, которую не могу забыть до сих пор:

– Леонардо, что же ты раньше молчал? Я думал, ты наглец и тебе наплевать на учебу…

Тот экзамен стал для меня откровением. Я обрел еще одну важную частичку собственной личности, и это не раз помогало мне по жизни, если случалось делать выбор. Моя шестая заповедь: осознанность. Свой истинный рост мы узнаем, только когда встаем и расправляем плечи.

Экзамен я все-таки сдал. А учитель, отыскав меня через несколько дней, пожал мне руку и рассыпался в комплиментах:

– Ты должен в себя верить! Какую среднюю школу выбрал? Хочу поговорить с учителями и рассказать им, какой ты необычный парень…

– Слишком поздно.

О средней школе я не задумывался ни на секунду. И дело не в том, что мне этого не хотелось, – этого не хотела Вселенная. Наутро после экзамена я пошел работать на автовозе, как и мой отец, с шести утра до десяти вечера. Но это был не мой путь, и понял я это в первый же день.

Молодость

1969–1975

Я стану вором

Мое заклинание

1969 год (семнадцать лет)

Я стану вором. Да-да, вором. Повторяю эту фразу как магическую формулу. Она стала для меня округлой, плотной, исполненной смысла, чем-то вроде телепорта в «Звездном пути»: переносит туда, где я хочу оказаться. Я придал слову «вор» положительный смысл. Оно – мое волшебное заклинание.

Знаю, у других все иначе, все наоборот. Для остального мира воровство не имеет положительной коннотации, это форма концептуального кариеса, червоточины. Для меня же значение этого слова выходит за общепринятые рамки, я заменил его смысл другим, чудесным. Воровство для меня – нечто вроде компенсации ошибок Вселенной, восстановление справедливости. Я астральный механик, чиню карбюраторы и глушители судьбы. Решено: стану вором.

Смакую это слово, стоя под душем. За утро я десятки раз повторил его про себя и без труда смыл горячей водой. Горячий душ – все равно что бокал хорошего вина: эффект тот же, зато никаких сульфитов. Я полон энергии, осталось только сообщить о своем выборе отцу. Думаю, я уже достаточно собрался с духом для этого леденящего душу признания. А вот маме не скажу никогда, не хочу ее расстраивать.

Сделав глубокий вдох, я открываю дверь кабины автовоза, забираюсь внутрь.

– Па, мне нужно с тобой поговорить. – Сидя рядом с ним, я снова прокручиваю в голове то, что хочу сказать, и звучит как-то не очень, вернее, совсем не похоже на мое магическое заклинание. – Па, я тут кое-что решил… знаешь, я больше не намерен бездарно тратить время, работая на автовозе.

Он косится на меня, спрашивает, может, я устал, хочу пару дней отдохнуть.

– Нет, Па, тут дело в другом. Просто я решил, чем хочу заниматься.

На сей раз мне не страшно высказать собственное мнение, не страшен его взгляд. Я вне зоны его контроля.

И все-таки я медлю, тяну время, не произношу заветную фразу, пока она наконец не влетает, как шаровая молния в распахнутую дверь:

– Я стану вором.

Я не пытаюсь объяснить ему, зачем хочу воровать, не говорю, что должен помочь другу, который по уши в дерьме, что друг этот – его коллега, что Па сам меня с ним и познакомил, а значит, дать заднюю я не могу. Просто сплевываю эту фразу с деланым безразличием. День длинный, мы, как обычно, загрузились у фиатовских ворот № 0 на корсо Таццоли и теперь едем обратно. Мне семнадцать, почти восемнадцать, я полуподросток-полумужчина. «Может, это шутка», – наверное, он так подумал. Нет, я не шучу. Но отец этого не знает. Вот честное слово – даже головы в мою сторону не повернул. Не воспринимает меня всерьез. Или просто не знает, что сказать. Так проходит десять минут. Едем в полной тишине.

Видя, что отец никак не реагирует, перехожу в наступление:

– Мне не нравится грузить машины, совершенно бесполезный труд: голова пустая, сил нет. Таким, как я, лучше воровать… то есть таким, как мы, – задумавшись на секунду, решительно говорю: – Как я. Признай, Па, эта жизнь – отстой.

Ничего, отец не передвигает ни единой пешки на воображаемой шахматной доске, в которую я превратил приборную панель автовоза. Не смею даже предположить, что там у него в голове щелкает в такие моменты. Пойму, когда сам ребенка заведу. Если мой сын мне вот так нож к горлу приставит, я, наверное, тоже смолчу.

Больше мы не обмениваемся ни словом, разговор на пару часов прерывается. Отцу нужно пораскинуть мозгами, готового ответа у него не бывает, да и особого желания ответить мне, похоже, не наблюдается. Я где-то читал, что мгновенная реакция связана с инстинктом выживания: беги или нападай. Типа рептильный мозг. А промедление необходимо, чтобы поразмыслить и задействовать логику. Возможно, ему хочется выдать мне сложный, четко выстроенный, продуманный ответ, который заставит меня изменить решение.

– Ты и в самом деле этого хочешь? – спрашивает он минут через сорок, прервав раздумья. Ну