Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г - Андрей Владимирович Николаев Страница 7

– Вы, вероятно, из запаса?

– Почему из запаса? – удивился Заблоцкий. – Воевали под Ленинградом, под Псковом, на Карельском перешейке.

– Так, так. Это понятно. Адо войны-то чем занимались?!

– До войны я зубрами занимался. Зубров разводил в Кавказском заповеднике.

– Так, так. Понятно, понятно, – как бы про себя проговорил адъютант Воронова и пошел догонять маршала, который о чем-то беседовал с наводчиком первого расчета третьей батареи. Подполковник с усиками что-то шепнул Воронову и тот, вернувшись, громко спросил:

– Да кто тут у вас зубрами-то занимается?

– Это я, товарищ Главный маршал, – отвечает Заблоцкий и выходит вперед.

– А ну-ка, ну-ка, расскажите.

И Заблоцкий стал рассказывать о состоянии племенной работы по сохранению этого реликтового зверя и увеличению его поголовья по заповедникам в довоенное время. Главный маршал артиллерии и рядовой лейтенант спокойно и непринужденно ходили вдоль фронта батареи и в течение получаса вели между собой какую-то непонятную для всех беседу.

– Да, – сказал Воронов каким-то особенно невоенным, домашним тоном, – жалко вот, как мне сообщили, что немцы всех зубров в Беловежской Пуще уничтожили.

– Нет, товарищ Главный маршал, не всех. У вас неверные сведения, – возражает Заблоцкий, – семнадцать голов осталось, и их собрали. Немцы их выпустили в лес из питомника, а наши их собрали и снова водворили в питомник.

– Как же так? – недоумевает Воронов. – Мне доложили, что уничтожили всех.

– Это неверные сведения, – возражает Заблоцкий, – я получил письмо от московского зоолога, профессора Гепнера, который как раз и сообщил мне о том, что семнадцать голов уцелело.

Генералы, прибывшие с Вороновым, слушая беседу маршала с лейтенантом, улыбаются и вполголоса о чем-то говорят. Шаблий хранит мертвое молчание. И вдруг при паузе проскрипел еле слышный, но достаточно отчетливый голос полковника Игнатьева:

– Чего этот лейтенант с ним спорит? Раз доложили, что всех уничтожили, значит, уничтожили, и всё тут.

Воронов, словно очнувшись, покосился на Игнатьева, вздохнул и обратился к Заблоцкому:

– Так что ж, все очень хорошо! Кончайте воевать с немцами и снова к зубрам!

– Нам бы очень хотелось скорее окончить войну, но мы вот сидим в этих лагерях и не воюем. Нам тут так надоело.

– Ничего, – смеется Воронов, – скоро поедете! А как окончится война, вы мне напишите, прямо на мое имя, и напомните наш сегодняшний разговор. Мы вас тотчас отзовем, и вы отправитесь к себе в питомник.

Командир бригады Игнатьев никак не ожидал подобного оборота дел: выпуклые глаза его стали совсем красными и вылезали из орбит. Он находился в состоянии, близком к шоковому: к добру ли эта получасовая беседа маршала с бородатым лейтенантом о каких-то зубрах. Но главное – маршал артиллерии остался довольным – пожал руку Игнатьеву, Шаблию и мимоходом как бы заметил, что борода красит офицера, а Заблоцкий – так вообще похож на Скобелева. Правда, полковник Игнатьев не знал, кто такой был Скобелев, но борода Заблоцкого обрела магическую неприкосновенность. И когда кто-либо из высших чинов, особливо политработников, выражал неудовольствие по поводу бороды Заблоцкого и требовал, чтобы ее сбрили, полковник Игнатьев авторитетно заявлял:

– Не надо сбривать! Его в Ставке Верховного с бородой знают.

Вечером, после длительной голодовки и пребывания на чистом воздухе, мы собрались в теплой хате хутора Коротынка. Выпили первача, а разговорам не было конца. Естественно, Миша Заблоцкий стал героем дня, и никто не мог себе представить: как это он так запросто болтал более получаса с самим Главным маршалом артиллерии. Шуток и острот на эту тему было не сосчитать. А захмелевшему Мише, наверное, казалось, что война уже закончилась, а поголовье зубров достигло такого числа, что их стало больше, нежели обычного домашнего скота…

5 февраля. 534-й минометный полк покидает ЖУАЛ и едет грузиться на станцию Житомир-Товарная. Мощные «студебекеры» и «шевроле» с ходу преодолевают дорожные ухабы и рытвины, на которых смешно подпрыгивают наши легкие минометы.

По поручению Коваленко, прихватив с собой Борьку Израилова, еду я на одной из машин в отдел кадров ЖУАЛа за пополнением шоферов. Батарейный «студебекер» высадил нас на какой-то площади и поехал на станцию грузиться. В отделе кадров сказали, что шоферской состав прибудет только завтра и только завтра может быть удовлетворена наша заявка.

Делать нечего, а до завтрашнего дня нужно где-то переночевать – не ехать же назад, в лагерь. Житомир – небольшой провинциальный городок – старинный и мало разрушенный. Переночевать попросились в приглянувшемся нам одноэтажном особняке.

В уютной комнатке, оклеенной цветастыми обоями, топится кафельная печь – тепло и как-то особенно по-домашнему интимно. И мне кажется, что я тут не в чужом доме, не случайный посетитель, но жил тут постоянно и все тут мое – связанное с моею личной судьбой. Даже висящие по стенам фотографии в рамках незнакомых мне людей – старинные фотографии с клеймом «Г.В. Труновъ – Придворный фотографъ – Москва» – кажутся мне своими, такими близкими и знакомыми. А с фотографий смотрят на меня усатые господа в сюртуках и крахмальных стоячих воротниках, дамы в широкополых шляпах, гимназисты, офицеры в фуражках с кокардами.

– Интеллигентно! – тихо и уважительно произносит Борька Израилов.

Мебель в доме старая и старинная. От всего тут веет покоем, и кажется, будто ни войны, ни революция, ни строительство социализма не тронули этого особняка. Я не могу даже себе представить, как это могли уцелеть на выцветших стенах поблекшие фотографии придворного фотографа Трунова из Москвы и Черепахина из Нахичевани.

Сидя за чайным столом и угощая старушку Алевтину Николаевну – хозяйку этого заповедного особняка – печеньем, сахаром и сухарями, я думал о том, сколько же людей пило чай за этим столом?! Ведь побывали тут и белые и красные в Гражданскую войну, и комиссары, и зеленые, поляки и немцы, а теперь вот сидим мы. Кругом рушатся города, выгорают дотла села и деревни. А тут хрупкие рамки мореного дуба и красного дерева с фотографиями придворного фотографа висят на стенах, и почему-то никто их не сорвал, не разбил, не выбросил.

6 февраля. Выспавшись и позавтракав, мы простились с добродушной и гостеприимной старушкой Алевтиной Николаевной, так и не спросив у нее, кому все-таки принадлежал этот особняк, кто был его хозяин. Не решились. Во всякой Тайне есть тоже своя привлекательность.

Утро морозное, ясное, солнечное. От дыхания идет пар. Улицы под снегом белые и чистые. Струйки сизого дыма столбиками подымаются вверх над домами.

В управлении отдела кадров ЖУАЛа очередь. За барьером надменно неразговорчивый старшина и