Виктор Суходрев - Язык мой - друг мой Страница 69

Все стали поспешно собираться. У бортпроводниц был растерянный вид. Перед выходом из самолета одна из них сказала мне:

— Самолет такой же, да только он не загружен провизией из спецбуфета.

Тогда я посоветовал им взять в руки все, что можно унести из приготовленных запасов.

— И лед не забудьте, — добавил я, чтобы подбодрить девушек.

Мы перешли в другой самолет. Наши замечательные бортпроводницы притащили виски, коньяк, водку, кубики льда и даже содовую. Только с закуской было похуже, но это уже не имело значения. Главное — взлетели благополучно.

С президентом летела небольшая группа журналистов, у американцев это принято. Как только мы набрали высоту, один из помощников Никсона попросил меня узнать у летчиков, какова техническая причина случившейся неполадки. При этом он отметил, что данный вопрос интересует журналистов и что летчики вольны дать любой ответ и чем формулировка будет сложнее, тем лучше, ибо журналисты тогда не смогут ее истолковать на свой лад.

С этой просьбой я и отправился к нашему экипажу. Командир ответил, что он, конечно же, может объяснить причину отказа двигателя, но коль речь идет о даче информации американцам, то на это должно быть разрешение его начальства. Он попытался связаться по радио со своим министром, но того на месте не оказалось. О том, где в это время находился министр гражданской авиации, можно было только догадываться…

Тогда я решил воспользоваться специальным телефонным аппаратом правительственной связи. Мне удалось дозвониться до помощника Брежнева. Александров ничего не знал о случившемся. Я изложил ему суть дела и, продиктовав предложенную командиром экипажа формулировку причины отказа двигателя, стал ждать ответного звонка.

Полет до Киева длился около часа, и самолет уже снижался, когда раздался звонок из Москвы. По мере снижения самолета телефонная связь ухудшалась. Сквозь гул двигателей я с большим трудом расслышал крик Александрова:

— Со-глас-ны!

Я быстро перевел формулировку на английский, и помощник Никсона по печати поспешил передать ее заждавшимся американским журналистам.

Вот и Киев. Мы пошли на посадку. А незадолго до этого Никсон пригласил меня в свой салон. Перед ним лежал текст речи, с которой он должен был выступать на предстоящем официальном банкете. Составители речи предложили ему упомянуть о Киеве как о «матери городов русских», и Никсон решил со мной посоветоваться: не вызовет ли данное упоминание смущение у киевлян? Я заверил президента в том, что такой реакции быть не должно, поскольку это выражение отражает историческую действительность.

Мы благополучно приземлились в Киеве и провели там остаток дня. На следующий день — осмотр города, возложение венка на Могилу Неизвестного Солдата и неизменный торжественный банкет.

Почему-то мне казалось, что украинская сторона произнесет свой тост на родном языке. Но не тут-то было. Когда я сказал об этом одному из местных руководителей, тот в отчаянии руками замахал:

— Что вы! Ни в коем случае! Нас же в национализме обвинят… Только на русском!

Диким все это кажется с позиций сегодняшнего дня.

На этом закончился визит президента США в Советский Союз.

Завидовские страдания

Во время визита Никсона в СССР была достигнута договоренность об ответном визите советского лидера в США через год. И соответственно началась подготовка. Продолжались переговоры между делегациями двух стран по стратегическим вооружениям и ряду других проблем.

В 1972 году было подписано не менее десятка разных двухсторонних соглашений. Предполагалось, что в Вашингтоне в следующем году их список существенно пополнится.

Подготовка ответного визита в Соединенные Штаты вступала в свою завершающую фазу, когда 4 мая 1973 года в Москву для достижения окончательных договоренностей прибыл Генри Киссинджер.

На сей раз переговоры проходили в необычной обстановке. Брежнев решил, что удобнее всего ему встретиться с Киссинджером в Завидове — любимом месте отдыха Леонида Ильича. Там находилось огромное охотничье хозяйство, подлинный расцвет которого начался при Хрущеве, страстном охотнике. Туда на пять дней и были приглашены американцы.

При Брежневе сильно разрослась центральная усадьба Завидова. До этого все приезжающие сюда располагались в двухэтажном здании, внешне напоминающем казарму. В нем была довольно просторная столовая, на первом и втором этажах располагались однокомнатные и многокомнатные номера со всеми удобствами. В брежневские годы вплотную к зданию пристроили особняк для первого лица нашего государства. Разумеется, этот дом отличался особым комфортом — помимо жилых помещений имелись большой бассейн, гимнастический зал и баня.

Брежнев занял свой особняк, а в «казарме» разместили всех остальных советских участников переговоров: Громыко, Александрова, Добрынина, меня с моим постоянным помощником и коллегой Вавиловым, а также секретарей-машинисток и стенографисток. Напротив «казармы», в еще одном новом доме, тоже оборудованном по высшему классу, поселили Киссинджера и его команду. Поскольку на этот раз все жили практически рядом, строго зафиксированной программы работы не было. В общих чертах договорились, что встречаться будем дважды в день — до и после обеда. Поэтому на обеденный перерыв американцы уходили к себе, а мы оставались там, где и велись переговоры, то есть в «казарме». Обедали все вместе, от Генсека до секретарей-машинисток. Брежнев при этом вел себя как гостеприимный хозяин: шутил, беседовал на разные темы, иногда по-деловому обсуждал ход переговоров. Посредине стола всегда стояли бутылки с минеральной и фруктовой водой, а также пиво. В первый же день Брежнев в начале обеда заметил:

— Если кто-то хочет выпить что-нибудь покрепче — пожалуйста. Я не буду.

После такой преамбулы, понятно, никто за столом о спиртном не заикался.

Обслуживали нас официантки из спецподразделения, входившего в состав 9-го управления КГБ. Их старшая иногда «выручала» нас. Вместо кофе приносила по нашей просьбе коньяк. Все выглядело невинно: рядом с чашечкой на блюдце лежали ложка и два кусочка сахара.

Брежнев с первого же дня переговоров вел себя после дневных обедов довольно странно. Мог, например, условиться с Киссинджером о том, что переговоры будут продолжены, скажем, в половине четвертого, а потом к этому времени не появиться. Мне в таких случаях поручали сообщать американцам, что Брежнев задерживается. Задерживался Леонид Ильич иногда на час, а то и больше, а когда он наконец приходил, вид у него был явно заспанный. Сегодня, согласно многочисленным устным и письменным свидетельствам окружавших Генсека людей, в том числе и врачей, известно, что у него к тому моменту развилась неодолимая наркотическая зависимость от снотворных лекарственных средств, и он подчас отключался в самые неподходящие для сна часы. Но тогда мы этого не знали. Киссинджера такое загадочное поведение Брежнева сильно раздражало. В своих мемуарах он даже высказал предположение, что Брежнев специально хотел вывести его из себя, чтобы заставить пойти на какие-то уступки в переговорах.