Анна Сергеева-Клятис - Батюшков Страница 66

Вернувшись в Петербург в начале января 1818 года, Батюшков с удвоенной энергией бросился устраивать свою карьеру. Он обратился за помощью к Жуковскому, чтобы тот… поторопил Северина. Дело, как обычно, приобретало затяжной характер, а ждать Батюшков был уже не в состоянии: «Как ждать шесть месяцев такой безделицы или отказа?! Это со мной только случиться может. Пусть откажут, только скорее»[442]. Помимо хлопот об имениях и пока безуспешных попыток устроиться на службу, у него есть и литературная работа. По просьбе С. С. Уварова он делает поэтические переводы стихотворений из греческой антологии. Сам Уваров написал вступительную статью и предоставил французские переводы-подстрочники. Чуть позже Д. В. Дашков выпустил в свет эти материалы в виде небольшой книжки «О греческой антологии», снабдив ее мистифицирующим предисловием, в котором упоминалось об авторах как о «беспечных провинциалах», незнакомых со славой. Переводы были подписаны первыми буквами арзамасских имен Уварова и Батюшкова — «Ст» и «А», их настоящие имена нигде не раскрывались. Издание получилось вполне в арзамасском духе, однако качество сделанных Батюшковым переводов было настолько высоким, что позволяет говорить о реализации положительной программы «Арзамаса».

Батюшков как переводчик был почти сразу узнан[443]. Его переводы из антологии стали первым шагом в создании нового для русской поэзии антологического жанра. Среди них несколько стихотворений любовного, почти эротического содержания, живо напоминающих прежнее творчество «русского Парни», виртуозно владеющего стихом:

Свершилось: Никагор и пламенный ЭротЗа чашей Вакховой Аглаю победили…О радость! Здесь они сей пояс разрешили,Стыдливости девический оплот.Вы видите: кругом рассеяны небрежноОдежды пышные надменной красоты;Покровы легкие из дымки белоснежной,И обувь стройная, и свежие цветы.Здесь все развалины роскошного убора.Свидетели любви и счастья Никагора!

Но есть и серьезные тексты, которые были ближе Батюшкову нынешнему и на которые он ориентировался чуть позже, в своем последнем цикле «Подражания древним»:

С отвагой на челе и с пламенем в кровиЯ плыл, но с бурей вдруг предстала смерть ужасна.О юный плаватель, сколь жизнь твоя прекрасна!Вверяйся челноку! плыви!

III

«Одна Италия может оторвать меня от Тавриды…»

В феврале Батюшков получил от Северина неутешительные известия относительно устройства своей карьеры. А. И. Тургенев сообщал князю Вяземскому: «Северина письмо огорчило его жестоко. Он потерял шесть месяцев в тщетных ожиданиях, без коих, может быть, успел бы встретить весну под лучшим небом. Он решается продать имение и ехать на свой счет для того, чтобы возвратиться сюда здоровым. У меня бродит в голове новый план для него; но не знаю, созреет ли, и будут ли благоприятствовать обстоятельства для приведения его в действие. Доброй воли недостаточно. Иначе, в сию минуту всю устремил бы я только в пользу Батюшкова, которого сохранить должно и для приятелей, и для поэзии»[444]. Батюшков тем временем решил оставить столицу и отправиться к Черному морю. Здоровье в Петербурге заметно не поправлялось, скорее поэт просто привык к постоянному недомоганию. Мысль о купании в морской воде казалась ему спасительной. Сезон должен был вот-вот начаться, и тянуть дальше время было безрассудно. Батюшков подал Оленину формальную просьбу об отпуске и к ней присовокупил предложение отыскать для библиотеки рукописи или другие древности «на берегах Черного моря, в местах, исполненных воспоминаний исторических»[445]. Параллельно поэт начал сбор материалов о Крыме, взял у Гнедича трагедию Еврипида «Ифигения в Тавриде», попросил у него еще несколько книг: сочинение ученого К. И. Габлица о Тавриде[446], описание Крыма А. С. Нарушевича[447], даже «Путешествие в Малороссию» князя Шаликова — правда, с оговоркой, что вернет сразу, если не понравится. Предварительные представления Батюшкова о Крыме делились между медицинскими и культурными: «Я оставляю Петербург: еду в Крым купаться в Черном море в виду храма Ифигении. Море лечит все болезни, говорит Эврипид; вылечит ли меня, сомневаюсь. Как бы то ни было, намерен провести шесть месяцев в Тавриде»[448]. Батюшков выехал из Петербурга в середине мая.

По пути заехал в Москву для определения брата в гимназию и задержался в старой столице на целый месяц. Понуждаемый Жуковским, именно в Москве Батюшков предпринял самые активные действия для получения желаемой должности — он написал письмо императору. Вернее, не сам написал, а подчинился воле Жуковского, составившего от лица Батюшкова необходимый текст прошения, которое было незамедлительно переслано А. И. Тургеневу, взявшему на себя хлопоты по устройству Батюшкова и уже известившему о нем министра иностранных дел графа И. А. Каподистрия. Письмо содержало краткое описание служебной биографии Батюшкова и заканчивалось следующими словами: «Желаю быть причислен к Министерству Иностранных Дел и назначен к одной из Миссий в Италии, которой климат необходим для восстановления моего здоровья, расстроенного раною и трудным Финляндским походом»[449]. Попутно Батюшков давал пояснения Тургеневу: он просил придворного чина камер-юнкера, который, конечно, не соответствовал его статусу коллежского асессора по Табели о рангах. Но повышение Батюшков считал справедливым, поскольку при отставке его явно обошли чином. Однако чином он готов был пожертвовать, главным для него оставалось жалованье — «и чем более, тем лучше»[450]. Батюшков надеялся на сумму около шести тысяч рублей. Третьим пунктом был необходимый досуг — свобода. Важным представлялось для Батюшкова и место службы — «верьте, что всё приму с благодарностию, даже место пономаря при неаполитанской миссии»[451]. Однако дальнейшие действия Батюшкова были исполнены противоречий.

Отсылая прошение императору, Жуковский настоятельно советовал ему задержаться в Москве и ждать письма от Тургенева. Батюшков колебался: «Не знаю, останусь ли здесь до 25-го (июня. — А. С.-К.), Жуковский решит». Жуковский ниже приписал: «Останется. Жуковский»[452]. Однако практичный Жуковский ошибался — управлять действиями Батюшкова было очень трудно. Мысль о необходимости лечебных купаний в Черном море целиком заняла его воображение. И уже на следующий день Батюшков сообщал в письме Е. Ф. Муравьевой: «Жуковский советовал остаться и ожидать здесь ответа, на что я не согласился, ибо здоровье мое есть главное мое попечение». И далее: «Одна Италия может оторвать меня от Тавриды»[453]. Но уже через десять дней после отъезда настроение Батюшкова меняется. Он начал колебаться — стоит ли вернуться в Петербург или продолжать путешествие. Наконец, чаша весов склонилась в сторону Одессы. А. И. Тургеневу он пояснял: «Напишите: „приезжай“, и я, покинув все, через семь дней по получении письма Вашего явлюсь в Петербург. В ожидании оного стану купаться в море…»[454] Но главное решение касалось вожделенного Крыма — Италия все же взяла над ним верх. «В Тавриду не поеду, — пишет Батюшков, — доколе не решится судьба моя: туда надобно ехать со спокойным духом, без суетных надежд и желаний. <…> Но если бы Италия не удалась, то Крым в ненастное время осени будет моим убежищем, и бедные развалины обеих Херсонисов заменят мне развалины великолепного Рима…»[455]