Ребята, нас обманули! (Жизнь в рассказах) - Светлана Юрьевна Бойм Страница 6

нас учили рисовать цветными карандашами ракеты и спутники нашего будущего. Нам говорили, что, когда мы вырастем, мы будем жить при коммунизме или хотя бы в космосе на Марсе, красной планете. Меланхоличная Луна была предназначена буржуазной Америке. «C’est si bon», «Это очень хорошо», – была в то время известная французская песенка, ее пел Ив Монтан в черной водолазке. Он приехал в СССР в конце 50-х и вернулся во Францию разочарованным. Но это уже не важно, его стихи прекрасно рифмовались с советским лозунгом: «Жить стало лучше, жить стало веселее».

Короткий переходный период между Сталиным и Брежневым был назван оттепелью. Кто-то надеялся, что наступит Ленинградская весна, почти как Пражская, но вместо этого подтаявший лед в советских лужах вновь замерз во время брежневского застоя.

Но это случилось позднее. В начале 1960-х годов мои родители были молоды и полны надежд. Им было чуть больше двадцати, они хотели наверстать все, что пропустили во время военного детства. Великая Отечественная война закончилась, Сталин умер, наступила политическая оттепель, появились мини-юбки и высокие прически; новые поэтические состязания, проходившие на стадионах, итальянские фильмы, где были красавицы с кошачьими глазами и дух свободы, надолго охватывавший зрителей.

Любовь витала в воздухе вместе с лирическими напевами, по-новому чувственными, и с нечаянными нотами меланхолии танго 1930-х. «Пожалуйста, прибавь к этому, что в нашей коммунальной ванной не было душа, не было туалетной бумаги, не было частной жизни, – говорит моя мама, – в повседневной жизни нас постоянно унижали. Всегда советуйся со мной, когда будешь писать об этом». Отлично, буду.

Почти сразу после моего рождения мама с папой наконец получили комнату с высоким потолком в коммунальной квартире, где жила еще одна семья, – абсолютно чужие и чуждые нам люди.

Наши окна выходили в темный ленинградский двор-колодец, но мама купила в Эстонии очень модные шторы, которые выглядели как рыбацкая сеть, на них можно было повесить пойманных морских гадов и морские звезды. Когда я смотрела через эти шторы на темные окна и разрушенные балконы на другой стороне дома, мир казался мне скорее волшебным, чем депрессивным. Наша комната была ярко освещена лампой с красным абажуром, сделанным то ли в Югославии, то ли в Чехословакии; она была похожа на дружелюбный НЛО или подарок из далекого космоса.

Когда мой папа мыл посуду на коммунальной кухне, он обычно пел бодрую песню: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Эта песня называлась «Марш авиаторов»[2]. Ее создатели – два еврея, но она использовалась как нацистской, так и сталинской пропагандой. Советская версия звучала так:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор,

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца – пламенный мотор.

Если мы внимательно присмотримся к словам этой песни, то поймем, что бодрые гуманоиды-авиаторы не так уж безопасны для полета. Пламенное сердце, конечно, необходимо для революционного энтузиазма, но в сердце самого аэроплана огонь крайне нежелателен. Смешанные метафоры небезопасны.

Как случилось, что миллионы советских людей пели эту песню с 1930-х годов и никто так и не обратил внимания на этот внутренний саботаж? Именно потому, что напевали ее миллионы.

Предполагалось, что эта советская сказка будет декламироваться вдохновленной марширующей толпой, а не читаться с листа. Честно говоря, когда мой папа пел эту песню в одиночестве на коммунальной кухне, он был счастлив, что сталинские времена, когда она была написана, прошли и он теперь может смеяться вместе с песней. Последнее, чего мы хотели, – это чтобы сказка стала былью.

Пускай сказка останется сказкой, иначе пламенный мот ор в чьем-то сердце определенно взорвется и коллективный организм перестанет правильно работать. Моя мама никогда не пела таких песен. Она не верила ни в какие сказки и мечтала привить мне чувство реальности. Ей было всего шесть лет, когда гитлеровские войска вторглись на территорию Советского Союза, ей пришлось эвакуироваться в Сибирь со своей мамой и братом. Слишком много она об этом не рассказывала, но я узнала все подробности ее военного детства, когда заполняла два года назад документы для получения пособия от немецкого правительства. Она отнеслась к этому документу так, как будто это был дневник, которого она никогда не вела. Я включаю сюда некоторые ее воспоминания, которые не подошли для официальных бумаг. Так как Ленинград находился в осаде нацистских войск, семьи с детьми должны были отправиться в эвакуацию. Моя шестилетняя мама и ее девятилетний брат были разлучены с матерью и под постоянными бомбежками в битком набитом вагоне поехали в Ярославль, но немецкие войска уже приближались и к этому городу, так что они спасались на переполненном кричащими людьми пароходе в Саратов, где наконец воссоединились со своей матерью и кузенами и отправились дальше – в Сибирь. Моя мама была младшей, еще была ее старшая двоюродная сестра, избалованная голубоглазая Марочка, и мамин старший брат, который периодически дразнил ее. Они жили в окружении сибирских лесов, где совсем не сказочные волки пели по ночам свои ужасные воющие колыбельные. «Снегом заносило подоконник, а иногда и пол нашей комнаты, – рассказывает мама, – руки мои до сих пор хранят следы обморожения». Местные жители далеко не всегда хорошо относились к евреям, эвакуированным из Ленинграда. Когда мама шла в школу, местные мальчишки вслед ей кричали дразнилку: «Жид, жид, жид по веревочке бежит». Однажды маминой маме, бабушке Розе, пришлось оставить детей одних дома, чтобы пойти через тайгу в соседний город. Ей нужно было продать бо́льшую часть своих вещей, чтобы купить им еду. Пока ее не было, а дети были одни, местный мужик остановился возле их дома. Он сказал им, что Роза заблудилась в лесу, у нее нет с собой пищи, она голодает. Попросил детишек дать ему еду, чтобы отнести ей. Мама и ее брат Миша отдали ему все запасы продуктов, которые были в доме. Бабушка Роза вернулась в пустой дом.

Она не встречала этого мужика в лесу, а он скрылся со всеми их запасами на зиму. Это было новое воплощение Красной Шапочки, созданное без костюмов и декораций для темной сибирской ночи. Мужик не был волком, он не съел маленьких детей, он просто обрек их на голод.

«Я не помню, чтобы я улыбалась где-то до одиннадцати лет. Когда кончилась война, я снова начала улыбаться и смеяться», – написала моя мама в своей анкете. Я редактировала ее текст с истинным западным прагматизмом, чтобы убедиться, что она вписала нужную информацию в нужную графу. «Ты что, правда хочешь