Памяти солёная волна - Станислав Митрофанович Сахончик Страница 6

– Всё, отвоевался, – успел подумать он, снова проваливаясь в спасительное беспамятство.

Уже в палате медсанбата к нему пришёл легко раненный старшина Ибатуллин, принёс его полевую сумку, вещмешок и рассказал, как кончился тот бой.

– Немцев выбили из рощицы и почти всех положили в открытом поле. Половина из них были офицеры и унтеры. В плен сдались только двое раненых.

Лётчиков с «юнкерса» взяли без сопротивления. На шум боя из полка прислали взвод конных разведчиков, те прочесали всю округу, нашли ещё две группы немцев, прятавшихся по блиндажам, взяли в плен, те даже и не стреляли, сразу «хенде хох».

– Разведчики тебя и довезли на коне до санроты, крови ты много потерял. Автоматчика, что тебя срезал, тут же ребята и кончили. Фельдфебель был, танкист, с крестом… Давай поправляйся, а нам ещё надо на Берлин топать. Завтра опять наступаем.

Попрощались трогательно, хотя знали друг друга всего несколько часов, – на фронте время течёт по-другому…

Дальше начались уже привычные за войну скитания по поездам и госпиталям. Сначала эвакогоспиталь в городе Джаско, потом местечко Ланцуг, Львов, Проскуров. Раны в бедре чистили, они заживали плохо, держалась температура, и он часто терял сознание на перевязках. Еле отстоял ногу от ампутации. Из Проскурова санитарным поездом привезли на поправку в Кисловодск, в бывший санаторий Центросоюза.

Там его догнали письма от жены из Вятских Полян, целая пачка. Жена писала, что дети здоровы, что работает по-прежнему в санчасти оборонного завода, любит и ждёт. Здесь же, в санатории, его нашли и награды – ордена Красного Знамени и Красной Звезды, «ходившие» за ним ещё с Калининского фронта. Здесь встретил День Победы. Отсюда и демобилизовался в августе сорок пятого.

Так окончилась Великая Отечественная война для лейтенанта Дмитрия Колесникова.

Когда он, худой, с палочкой и тощим «сидором», где были немудрящие гостинцы, появился в дверях родного дома, когда на нём повисла плачущая от радости жена и двое подросших и тоже ревущих пацанов, только тогда он ощутил, что выжил в этой войне. И заплакал…

Он не выслужил на фронте больших звёзд, оставшись лейтенантом. Он просто честно прошёл в пехоте всю войну и остался жив. Это и было главным его завоеванием.

Слава ещё мальчишкой любил перебирать в шкатулке, сделанной для матери пленными немцами, отцовские награды, парадные погоны капитана МВД (отец дослуживал во внутренних войсках до 1954 года), примерял его китель. У него, как у всех уважающих себя пацанов в леспромхозовском посёлке, было много всяких военных вещичек – в тайнике под крыльцом дома лежали трофейный фонарик «Даймонд» с разноцветными стёклами, кобура от «вальтера», ржавый корпус «лимонки», ещё более ржавый наган без барабана и куча позеленевших стреляных гильз и винтовочных патронов, выкопанных на местах боёв Гражданской войны. Они с приятелем Костей часто играли с пацанами в войну, и даже рыли в лесу окопы. Правда, вот немцами никто быть не хотел.

Отец скупо и неохотно рассказывал о войне, и только несколько раз – после Дня Победы, после встречи с такими же фронтовиками (тогда это были ещё молодые и крепкие мужики) – Слава услышал несколько его историй. Прихрамывал он до конца жизни.

Однажды мать достала из папки с отцовскими военными документами бережно завёрнутый в целлофан старый, побитый молью суконный офицерский полевой погон с малиновым выцветшим кантом и двумя потускневшими звёздочками. На погоне были видны какие-то бурые пятна, и с края был вырван кусок. Она и рассказала Славе эту историю.

Много позже, когда Слава уже служил в армии, прицеливаясь на стрельбище из автомата в мишень, он ощутил прикосновение изогнувшегося погона гимнастёрки к правому уху. И похолодел, вспомнив отцовский шрам и тот залитый кровью лейтенантский погон. Как близко отец был от смерти… А чуть бы левее – и его, Славы, тогда не было бы вообще.

И теперь, увидев на улице седого ветерана с медалями на пиджаке, он всегда вспоминает своего отца. Его и тех его боевых друзей из посёлка уже давно нет в живых. А отцовские награды и погоны в старой семейной шкатулке перебирает с горящими глазами Славин сын – внук того лейтенанта.

Лейтенанты из сорок четвёртого…

В нашу больничную палату, вежливо поздоровавшись, вошёл седой пожилой мужчина невысокого роста с удивительно молодыми глазами. Сестра показала ему на койку рядом со мной, он положил немудрёные пожитки в тумбочку, представился и, увидев у меня в руках книгу Бунича «Операция «Гроза», сразу спросил:

– Историей войны интересуетесь?

Я ответил утвердительно, и мы, лежа под капельницами, как-то незаметно разговорились. То, что он рассказал о войне, меня поразило своей правдивостью и глубиной восприятия, это была та самая «окопная правда», которая всегда у нас подразумевалась между строк и которую никогда не напишешь, если сам это не прочувствовал на себе.

Восемнадцатилетним парнишкой, после окончания ускоренного курса Владивостокского пехотного училища, в новенькой офицерской шинели со скрипящими ремнями и двумя «кубарями» в петлицах, он попал на фронт зимой 1942 года. Шли ожесточённые бои под Ржевом, получившие в армии меткое и горькое название «Ржевская мясорубка».

Впоследствии подсчитали, что там, в лесах и болотах, полегло свыше полутора миллионов бойцов – больше, чем под Сталинградом.

Приняв под командование взвод, он, едва успев ознакомиться со списком солдат и своими отделёнными сержантами, получил приказ на рассвете идти в наступление. Из всего своего первого боя он запомнил только то, как вылез на бруствер окопа и взмахнул пистолетом. Дальше удар в голову и темнота. Очнулся в траншее уже вечером, присыпанный землёй, когда его раскапывали санитары. Нестерпимо болела голова, шла кровь из ушей, но он был жив – спасла каска, одетая на шапку, отделался контузией.

Вокруг не было никого из живых бойцов взвода. Санитары под руки повели его на перевязочный пункт, мимо груды валенок, касок, шапок и полушубков, снятых с убитых. Рядом уже был свеже-насыпанный холм братской могилы.

– Повезло тебе, лейтенант, а вот почитай вся твоя рота полегла, да и от батальона мало кто остался. Кого в Наркомздрав, а большинство в Наркомзем определили, – сказал один из пожилых санитаров.

Дальше был госпиталь, запасный полк, снова бои и снова госпиталь. Бесконечная череда наступлений, отступлений, крови и смерти. Ненависть к врагу и горечь потерь.

Свой последний бой он принял под Витебском, когда его рота, преследуя отступавших немцев, попала под миномётный огонь и, понеся большие потери, залегла. Тогда он, отодвинув тело убитого наводчика, сел за «сорокапятку» и, плача от злости, стал стрелять