Америка выходит на мировую арену. Воспоминания президента - Теодор Рузвельт Страница 6

Осенью 1876 года я поступил в Гарвард, который окончил в 1880 году. Мне очень понравился колледж, и я уверен, что он пошел мне на пользу, но только в общем плане, потому что в моей реальной учебе было очень мало того, что помогло мне в дальнейшей жизни. Моя неспособность, возможно, была частично вызвана тем, что я не проявлял интереса к предметам.

Перед тем, как покинуть Гарвард, я уже написал одну или две главы книги, которую впоследствии опубликовал, о морской войне 1812 года. Эти главы были настолько сухими, что по сравнению с ними словарь показался бы легким чтением.

Я был недостаточно развит, чтобы заставить себя проявлять разумный интерес к некоторым предметам, которые мне поручали – например, к характеру Гракхов. Очень умный и прилежный парень, без сомнения, сделал бы это, но лично я дорос до этого конкретного предмета только много лет спустя. Действия фрегатов и шлюпов между американскими и британскими морскими тиграми 1812 года были гораздо более доступны моему пониманию. Я уныло работал над Гракхами, но лишь потому, что должен был; мой добросовестный профессор с достойным лучшего применения упорством тащил меня по теме изо всех сил, но я был на редкость идееотталкивающим.

В то время у меня и в мыслях не было заниматься общественной деятельностью, я никогда не изучал ораторское искусство и не практиковался в дебатах. Лично я не испытываю ни малейшей симпатии к дискуссионным состязаниям, в которых каждой стороне произвольно присваивается определенное предложение и приказывается поддерживать его без малейшей ссылки на то, верят ли те, кто его поддерживает, в него или нет.

Я знаю, что при нашей системе это необходимо для юристов, но я решительно не верю в это в отношении общего обсуждения политических, социальных и экономических вопросов. Что нам нужно, так это выпустить из наших колледжей молодых людей с горячими убеждениями в правоте своей стороны, а не молодых людей, которые могут привести веские аргументы в пользу того, что правильно или неправильно, в зависимости от их интересов.

Нынешний метод ведения дебатов на такие темы, как «Наша колониальная политика», или «Необходимость военно-морского флота», или «Надлежащая позиция судов в конституционных вопросах», поощряет именно неправильное отношение среди тех, кто принимает в них участие. Нет никаких усилий, чтобы привить искренность и силу убеждения. Напротив, конечный результат состоит в том, чтобы заставить соперников почувствовать, что их убеждения не имеют ничего общего с их аргументами.

Мне жаль, что я не изучал ораторское искусство в колледже; но я чрезвычайно рад, что не принимал участия в дебатах того типа, в которых акцент делается не на том, чтобы заставить оратора правильно мыслить, а на том, чтобы заставить его бойко говорить в пользу своей стороны без оглядки на убеждения.

* * *

Я был достаточно хорошим учеником в колледже – насколько я помню, чуть ли не в десяти процентах лучших в своем классе, хотя не уверен, означает ли это десять процентов от общего числа поступивших или только тех, кто закончил.

Мои главные интересы были научными. Когда я поступил в колледж, я был увлечен естественной историей на открытом воздухе, и мои амбиции влекли меня стать ученым. Мой отец с самых ранних дней внушал мне, что я должен работать и прокладывать свой собственный путь в мире, и я всегда предполагал, что это означает, что я должен заняться бизнесом. Но на первом курсе (он умер, когда я был второкурсником) он сказал мне, что если я хочу стать ученым, я могу это сделать. Он объяснил, что я должен быть уверен, что я действительно очень хочу заниматься научной работой, потому что, если я займусь этим, я должен сделать серьезную карьеру, что он заработал достаточно денег, чтобы позволить мне сделать такую карьеру, но я не должен мечтать о том, чтобы заниматься этим как дилетант.

Он также дал мне совет, который я всегда помнил, а именно: если я не собираюсь зарабатывать деньги, я не должен их и транжирить. Как он выразился, я должен был поддерживать постоянную дробь, и если я не смог увеличить числитель, тогда я должен уменьшить знаменатель. Другими словами, если бы я занялся научной карьерой, я должен определенно отказаться от всех мыслей об удовольствиях, которые могут сопровождать карьеру зарабатывания денег, и должен найти свои удовольствия в другом месте.

После этого разговора я твердо решил сделать науку делом всей моей жизни. Я этого не сделал по той простой причине, что в то время Гарвард и, я полагаю, другие наши колледжи полностью игнорировали возможности натуралиста-фауниста, натуралиста на природе и наблюдателя природы. Они рассматривали биологию как чисто лабораторную науку и науку под микроскопом, науку, приверженцы которой должны были проводить свое время за изучением мельчайших форм морской жизни или за разрезанием и изучением тканей высших организмов под микроскопом.

Такое отношение, без сомнения, отчасти объяснялось тем фактом, что в большинстве колледжей тогда не всегда разумно копировалось то, что делалось в великих немецких университетах. Протест против поверхностного изучения был доведен до крайности; тщательность в мелочах как единственная цель изучения была возведена в фетиш. Была полная неспособность понять огромное разнообразие видов работ, которые могут быть выполнены натуралистами, в том числе то, что может быть сделано натуралистами. В совершенно правильном желании быть тщательным и избегать небрежных методов, тенденция заключалась в том, чтобы рассматривать как несерьезную, ненаучную любую работу, которая не проводилась с кропотливой тщательностью в лаборатории.

Мой вкус специализировался в совершенно другом направлении, и у меня было не больше желания или способности быть микроскопистом и патологоанатомом, чем быть математиком. Соответственно, я оставил все мысли о том, чтобы стать ученым. Несомненно, это означало, что у меня действительно не было той глубокой преданности науке, которая, как я думал, у меня была; ибо, если бы я обладал такой преданностью, я бы каким-то образом сделал карьеру для себя, не обращая внимания на разочарования.

Что касается политической экономии, то, конечно, во время учебы в колледже меня учили доктринам невмешательства, одной из которых была свободная торговля, которая тогда была принята как каноническая. Большинство американских мальчиков моего возраста были научены как своим окружением, так и учебой определенным принципам, которые были очень ценными с точки зрения национальных интересов, и некоторым другим, которые были совершенно противоположными.

Политэкономисты не были особенно виноваты в этом; это