Русский Вольтер. Герцен: диссидент, писатель, утопист. Очерки жизни и мировоззрения - Владимир Владимирович Блохин Страница 5

времени. Проследить их влияние на характер человека зачастую оказывается очень трудно, а еще труднее жестко связать их в единый, целостный социально-психологический портрет личности, которая подобно призме причудливо преломляет различные световые потоки. Первичным базисом жизни для любого человека является его родной дом: здесь, под его крышей, рождаются дерзновенные мечты, согревается сердце первыми впечатлениями.

Мать А.И. Герцена Луиза Гааг

Александр Иванович Герцен родился 25 марта (6 апреля) 1812 года в Москве, будучи внебрачным сыном помещика Ивана Алексеевича Яковлева и немки Луизы Гааг. Он принадлежал к известной аристократической семье московских помещиков Яковлевых. «Братья Яковлевы происходили от древнего боярского рода и им особенно чванились, желая отделить себя от других известных богачей того же имени, но не той фамилии. Отцом Герцена с левой стороны был тот Иван Алексеевич Яковлев, который отчасти сделался известным по своему свиданию с Наполеоном в объятой пламенем Москве в 1812 году», – отмечал друг А.И. Герцена Д. Свербеев[41]. Александр был незаконнорожденным сыном Ивана Алексеевича Яковлева, человека европейски образованного, хорошо знакомого с европейской культурой. Брат отца Александр Алексеевич Яковлев значительное время провел за границей, служа на дипломатическом поприще. А.И. Герцен в своих автобиографических эссе «Былое и думы» очень точно подметил определяющую интеллектуальную суть времени: «Быть в России образованным – значит быть наименее русским»! «Когда он (отец. – В.Б.) воспитывался, европейская цивилизация была еще так нова в России, что быть образованным значило быть наименее русским. Он до конца жизни писал свободнее и правильнее по-французски, нежели по-русски…»[42]

А.И. Герцен с сыном Александром. 1840 г.

Европейская образованность в то время имела очевидный космополитический характер. По этой причине просвещенные помещики хорошо говорили по-французски или по-немецки, совершенно не зная ни русского языка, ни традиций своего народа. Не отсюда ли рождалась привычка образованных русских смотреть на свою страну «чужими» глазами европейского просвещенца?

Дом Яковлевых в Москве

Начало ХIX века было временем распространения Просвещения в России вширь: культурные результаты правления Екатерины Великой, культура европейского Просвещения не только глубоко укоренились в среде городского дворянства, но уже и широко распространились в провинции: сильно Европа влекла к себе русских!

Распространение светской культуры во многих слоях общества, увлечение всем французским до войны 1812 года, сама привлекательность идеалов критического разума – все это не могло не подтачивать традиционного религиозного самосознания русского общества. Со времен Екатерины Великой русский человек все более отдалялся от веры, от устаревших обрядов своих отцов и дедов. Что же говорить о молодежи того времени – ее сознание далеко не было религиозным!

Опыт становления мировоззрения Герцена весьма показателен – на протяжении всей жизни Герцен пронес не только неприятие православия, но и даже, без преувеличения можно говорить, особенную ненависть к нему. «Мне было около пятнадцати лет, когда мой отец пригласил священника давать мне уроки богословия, насколько это было нужно для вступления в университет. Катехизис попался мне в руки после Вольтера. Нигде религия не играет такой скромной роли в деле воспитания, как в России, и это, разумеется, величайшее счастье»[43] (курсив мой. – В.Б.).

Наталья Александровна Захарьина (в замужестве Герцен), жена А.И. Герцена

Поверхностное, формальное усвоение религии характерно и для отца, считавшего ее полезной для благовоспитанности. Пример матери не вдохновлял юношу. «Мать моя была лютеранка, и, стало быть, степенью религиознее; она всякий месяц раз или два ездила в воскресенье в свою церковь… и я от нечего делать ездил с ней. Там я выучился до артистической степени передразнивать немецких пасторов, их декламацию и пустословие, – талант, который я сохранил до совершеннолетия… Разговевшись после за-утрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не думал о религии»[44].

Александр Иванович Герцен

Формализм веры не приводил к «духовному горению» и не шел дальше холодной рассудочности. Очевидно, юный Герцен воспринимал тогда религию «умом», в качестве варианта рациональной веры без «чудес» и «мистики», т. е. того, что делает верующего верующим. «Когда священник начал мне давать уроки, он был удивлен не только общим знанием Евангелия, но тем, что я приводил тексты буквально. “Но господь бог, – говорил он, – раскрыв ум, не раскрыл еще сердца…” И мой теолог, пожимая плечами, удивлялся моей “двойственности”»[45].

В религии Герцен усвоил лишь этическую сторону христианства, высшие идеалы веры ему не были доступны. В письме к своей невесте Наталье Александровне Захарьиной он признавался: «…до 1834 года у меня не было ни одной религиозной идеи; в этот год, с которого начинается другая эпоха моей жизни, явилась мысль о Боге; что-то неполон, недостаточен стал казаться мне мир, долженствующий вскоре наказать меня. В тюрьме усилилась эта мысль, потребность Евангелия была сильна, со слезами читал я его, но не вполне понял… Я выразумел самую легкую часть – практическую нравственность христианства, а не самое христианство»[46].

Несколько позже, когда он находился в ссылке в Вятке, религиозные искания его несколько углубились, «но при всем том – до молитвы далеко»[47].

О. Сергий Булгаков очень точно описал этот феномен мировоззрения Герцена. «Узнать человека – значит узнать его религиозную жизнь, войти в эту потаенную храмину… Почти всю сознательную жизнь он был и остался до конца ее атеистом. Атеизм Герцена, как мы увидим, есть ключ к пониманию всей его духовной драмы»[48]. «Вообще же в его сочинениях почти неизменно выражается враждебное, даже злобное отношение к христианству, понимание которого у него крайне скудно и односторонне, основываясь главным образом на церковных злоупотреблениях, а не на истинном духе учения. Порою у него можно встретить даже бравирующее к нему отношение, совершенно непонятное относительно учения, которое выставляется как отжившее заблуждение»[49].

Впрочем, позднее Герцен не поднимался до мистической или философско-догматической стороны христианства, что, по нашему убеждению, не позволило в полной мере и во всей глубине понять русскую действительность, дать исторически обоснованное объяснение психологии и истории русского народа.

Сам статус Герцена как незаконнорожденного сына психологически сильно повлиял на его личность. «Чужой в своей семье и в той среде, в которой имел все право принадлежать по значительному состоянию и положению его отца и по превосходству собственного образования, с раннего возраста сделался он врагом всего тогдашнего общественного строя. “Indefra”[50], оттуда весь его