Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г - Андрей Владимирович Николаев Страница 47

как-то по-особенному слепит глаза своими почти отвесно падающими лучами. Мы выезжаем на перекресток дорог – позади остался поселок и железнодорожная станция Коттингбрунн. Влево уходит изгибом широкое ущелье между двух отрогов гор, покрытых густым лесом. Впереди синеют дали и сверкают на солнце белизною стен окраины Бадена. У развилки дорог стоит группа офицеров, и среди них артиллерийский полковник, который, увидя наши машины, вышел на середину дороги и поднял руку. Этот сигнал понятен всем, и я приказываю Израилову остановиться.

– Чей броневик? – спрашивает меня полковник.

– 534-го минометного, – отвечаю я.

– Где командир?

– Сзади, на «виллисе».

Полковник-артиллерист пошел навстречу подъезжавшему «виллису». Шаблий вылез из машины, и они приветственно откозыряли друг другу. Затем я услышал, как артиллерийский полковник говорил Шаблию:

– Мы зенитчики. Наши три тягача с орудиями попали в засаду по дороге на Гроссау. Это километра три влево по ущелью. Там наши люди. Есть раненые. У вас броневик. Помогите…

– Слышал? – обратился ко мне подполковник Шаблий.

Я кивнул в ответ, а командир полка продолжал:

– Приказывать я тебе не могу – это дело добровольное, решай!

– А что тут решать, – отвечаю я, – нужно так нужно! Давай, Борис, разворачивайся и влево по шоссе ходу. Всем укрыться за броней!

Напряженно вглядываясь в смотровую щель, Борис Израилов выруливал по узкой горной дороге, объезжая рытвины и ямы на солидной скорости. С обеих сторон возвышаются горные хребты, поросшие лесом, – слева отлогие, а справа довольно крутые. Ближайшая отметка на карте, справа от дороги, показывает высоту 847 метров. Солнце играет зайчиками на листве, на мелких камушках на дороге, ослепительно мелькают выбеленные бортовые столбы. Вдруг из-за некрутого поворота потянуло густым и черным дымом. И мы увидели на середине шоссе догорающие машины зенитчиков. Доехать до них было делом нескольких минут.

На месте происшествия мы нашли трех раненых, которые вначале приняли нас за немцев, перепугались и готовились отстреливаться. Но когда прочли по борту белую Борькину надпись «Москва» – обрадовались.

Раненые сообщили, что обстреляли их с противоположного хребта из пулемета, а от Гроссау подожгли из пашней; что остальные, здоровые ушли горами в обход за помощью, а они, перевязав друг друга, изнывают от жары и жажды, готовые в любую минуту столкнуться с противником. Мы стоим под прикрытием бронемашины и слушаем их рассказ. Потом солдаты помогли им взгромоздиться в машину через задний, нижний люк, и я говорю Борису:

– Теперь по-быстрому, вольт налево и газ на всю катушку.

Рывком на гусеницах Борис развернул машину, и тут в лучах солнца засверкала по правому борту белая надпись – «Москва». С горы дробно забил пулемет – пули горохом рассыпались по броне. Рванул разрыв снаряда. Мимо. От орудия нас прикрывали горящие посреди дороги машины зенитчиков. Серега Жук, встав к турели, хлестнул тройной очередью по хребту. Борька Израилов жал на газ, и машина летела по дороге назад на предельно возможной скорости.

– Земляк, – обратился ко мне Борис, – откинь люк – ни хрена не видно.

За поворотом у развилки нас ожидали. Раненых сгрузили и отправили в госпиталь. Я доложил обстановку. И командир полка решил сделать налет по району юго-восточнее Гроссау одним дивизионом Солопиченко.

Машины второго дивизиона стали разворачиваться и занимать боевой порядок на небольшой поляне слева от развилки дорог. А Солопиченко с Ветровым, радистом и разведчиками готовились идти по горам на наблюдательный пункт корректировать огонь.

– Долго не задерживайся с дивизионом, – говорит Шаблий, – дашь огня и догоняй полк в Бадене. Николаев! Поехали!

Через час или полтора мы уже размещались в великолепных особняках города-курорта на его северо-западной окраине. Баден немцы не обороняли, и наши войска заняли его без единого выстрела. Фешенебельная вилла, в которой нашел себе пристанище штаб полка, представляет собою некий род высокоразрядного пансионата с отдельными многокомнатными номерами, общей гостиной, библиотекой, столовой и грандиозной кухней с множеством блестящей никелированной и медной посуды.

Впервые за много дней походной жизни, когда спали не раздеваясь, не меняя пропотевшего белья, погрузился я в теплую ванну. Состояние блаженной истомы описать невозможно: тело, распаренное и отмытое от пота и грязи, горело, и создавалось ощущение того, что ты сбросил с себя непосильный груз. В чистом белоснежном махровом халате до пят расхаживал я в спальной комнате трехкомнатного номера.

На зеркальном трюмо обилие каких-то баночек, скляночек, пузырьков и пузыречков с духами, одеколонами и душистой водой. В ящичках – гребенки, щетки и щеточки. «И для ногтей, и для зубов», как сказано у Пушкина. Появился Шуркин – в руках у него несессер желтой кожи:

– Во диковина-то, товарищ старшлейтенант. Сколь же тут струменту, чтоб рожу побрить. Може, сгодится, али как?

Несессер я взял. Он и теперь у меня.

Приведя себя в порядок и одевшись в вычищенное от пыли и отглаженное обмундирование, надраив давно не чищенные сапоги, я отправился на прогулку по городу, а заодно и посмотреть, как устроились остальные.

У одного из особняков, среди солдат, я увидел удивительно красивую, молодую и элегантную даму с пышной прической густых русых волос, в цветном крепдешиновом платье и серебряной кожи туфлях-лодочках на стройных и полных ногах. Откуда эта дама, с которой наши солдаты в таких свободных и добротоварищеских отношениях и на которую они смотрят с таким нескрываемым восхищением? О господи! Да это же Люся, жена Георгия Солопиченко, наша телефонистка. Я подошел ближе.

– Андрюша, милый, – говорит мне Люся Солопиченко, – ты меня осуждаешь, да? Что я чужое барахло на себя напялила?

– Да что ты! Ты такая красивая, счастливая! Как можно? Я, знаешь, Юрке твоему завидую!

– Понимаешь, мне двадцать. А я впервые такие туфли на свои ноги надела. Я ведь, кроме солдатских сапог, в эти четыре года ничего и не знала.

– Георгий вернулся? – спросил я у Люси.

– Ага, – отвечает, – бреется. Заходи, он там – на втором этаже.

Майор Солопиченко сидит перед зеркалом без гимнастерки, с намыленными щеками и хмурым выражением лица.

– Ты что такой сердитый? – спрашиваю я, присаживаясь напротив.

Георгий смотрит на меня искоса, он после ранения видит хорошо только одним глазом, и говорит с раздражением:

– Помощнички, мать их за ногу. Я с Ветровым прошел по горам. Накрыли немцев – и пулемет, и орудие, которые зенитчиков раскурочили… И вдруг связь с дивизионом порвалась. – Георгий встал и размашистыми движениями стал править бритву на собственном поясном ремне. – Вызываю, вызываю. Молчание. Мы с Ветровым назад. Выходим на перекресток – дивизиона нет! Понимаешь. Одни шмотки валяются – топоры, пилы, ящики из-под мин горелые. Вот черт! Что произошло?!

– Ну. И что же произошло?!

– Нет! Ты понимаешь! – возмущается