Алан Маршалл - Это трава Страница 42

То, что и он участвует в продаже, доставило ему большую радость; согнувшись в три погибели над своим пирожком, он просто давился от смеха.

— И в каждом пирожке запечена мышь, — гаркнул его приятель, охваченный таким же порывом веселья.

Шутка эта привела их в восторг. Теперь уже оба покатывались со смеху. Они так и ушли, громко хохоча.

Когда Драчун вернулся, я передал ему передник и выручку, заметив при этом:

— Чего-чего, а соусу я не пожалел.

— Ладно! — сказал он, повязываясь передником и разглаживая складки.

Он подошел к огню, выпрямился и начал громко выкрикивать свое обычное «Горячие пирожки и сосиски», но мне показалось, что интонация его слегка изменилась с той минуты, как он ушел с незнакомцем. Голос звучал несколько по-иному, словно он испытывал облегчение оттого, что снова может торговать, словно эти выкрики переносили его из одной жизни в другую. Они как бы подтверждали его положение уличного торговца, освобождая от ответственности за поступки, совершенные в той, другой жизни.

Выкрикнув несколько раз, он улыбнулся, чувствуя, что снова утвердился в своей почтенной профессии — продавца пирожков — занятии, пользовавшемся уважением даже полиции.

Затем он принялся внимательно рассматривать свои руки, сжимая и разжимая пальцы. Опустил руку в карман, вытащил, озираясь по сторонам, пачку денег, поднес ее к печной дверце и внимательно посмотрел, склонив набок голову.

— Где ты оставил того пария? — спросил я, охваченный внезапной тревогой.

— Лежит себе под вязом в Садах Фицроя.

— О, господи, — крикнул я в испуге.

— Ничего с ним не случится; походит пару дней с подбитой челюстью, только и всего.

— Что?.. Как же это?.. Ты взял у него деньги? — Я почувствовал, как все во мне похолодело.

— Да, я думал, что у него их больше. Каких-то несчастных двенадцать монет.

— Он приведет фараонов, — крикнул я, охваченный паническим страхом. Сейчас они явятся.

Драчун посмотрел на меня с невозмутимым видом:

— Женатый никогда не пойдет в полицию.

Я хотел возразить ему: «Разве можно быть уверенным», — но в душе знал, что он прав.

Он понял по выражению моего лица, что я встревожен, и сказал:

— Выкинь это из головы. Если бы я не взял у него деньги, это сделала бы первая шлюха, за которой бы он увязался, обобрать такого пара пустяков. Самый обыкновенный лоботряс; подцепит где-нибудь болячку и наградит ею свою хозяйку. Тут хоть приедет домой чистеньким…

Я хотел что-то заметить по поводу сказанного Драчуном, но он прервал меня:

— А вот и она. — Его грубое лицо смягчилось, горькие морщины слегка разгладились, его словно подменили. Он выпрямился, будто желая выразить кому-то свое уважение и признательность.

То же самое произошло и со мной, потому что я разделял его чувства к маленькой девочке, подходившей к нам. Она была в школьной форме и держалась за руку матери. Ей можно было дать лет восемь; у нее были каштановые волосы и черные глаза, и, подходя к нам, она улыбалась в радостном предчувствии.

Мир, открывавшийся ей, она наделяла теми качествами, которыми обладала сама, так что он становимся как бы ее чудесным отражением. Под ее взглядом все предметы словно озарялись невидимым светом, и, смотря на них, она начинала сиять, даже не догадываясь, что сама является источником их очарования.

Я был уверен, что она пришла к нам из мира книг, музыки и хороших людей, из мира, где все любят и уважают друг друга и где никому не приходится вести непрерывную борьбу за жалкое существование, за то, чтобы тебя не засосала мутная тина.

Мать ее, стройная, нарядная женщина, улыбалась нам без тени пренебрежения. Каждый четверг вечером она вместе с дочерью проходила мимо нашей тележки, и мы всегда с нетерпением ждали ее появления. Не знаю, чем это объяснить, но после их ухода мы становились добрее друг к другу и к окружающим.

Драчун говорил мне, что однажды после их посещения он дал взаймы целый фунт «самому большому мерзавцу» во всем Мельбурне.

— Но нет худа без добра. С той поры я его ни разу не видел.

И вот они появились; девочка нетерпеливо тянула мать за руку.

— Добрый вечер, — женщина остановилась, поздоровалась с нами кивком головы. — А вы думали, что мы уж не придем? — Придерживая одной рукой пакеты с покупками, она пыталась расстегнуть дорогую сумку из черной кожи.

— Мы были уверены, что вы придете, — сказал Драчун и, обращаясь к девочке, добавил: — Он весь вечер ждал вас, мисс.

— Неужели? — воскликнула она, искрение обрадованная, не сомневаясь, что он говорит правду.

Мать сунула руку в сумку, вытащила оттуда морковку и дала ее прыгавшей от нетерпения девочке.

— Возьми!

Девочка подбежала к пони, который стоял, повернув к ней голову, и ждал. Мягкими губами пони взял у нее из рук морковку и стал ее пережевывать. Девочка же стояла, наклонившись вперед, уперев руки в колени, и не спускала с него восхищенного взора.

Эту сцену мне доводилось видеть довольно часто, и всякий раз на глаза у меня наворачивались слезы.

ГЛАВА 3

Лошади в моем представлении всегда связывались с сельской местностью. Они для меня были неотделимы от зарослей. Для бешеной скачки с летящими по ветру гривами и хвостами нужны были необозримые просторы выгулов, деревья в отдалении, облака, плывущие по голубому небу; в такие минуты казалось, что у них вырастают крылья. Выносливость и мощь этих животных могла проявиться по-настоящему, только когда их впрягали в плуг или жатвенную машину, когда они тянули воз, нагруженный сеном.

Что же касается городских лошадей, перевозивших подводы с землей, вырытой экскаватором, извозчичьих кляч с распухшими от непрерывного бега по мостовой бабками, битюгов, тащивших ящики с пивом, лошадок, впряженных в тележки булочников, упитанных муниципальных коней, свозивших на свалку мусор со всего города, то все они — казалось мне — отбывали срок каторжных работ.

Впрочем, этих узников становилось все меньше. Их заменяли грузовики и автомобили. На земляных работах на Лонсдэйл-стрит, где строился огромный универсальный магазин Манера, для вывозки грунта впервые использовались грузовики; ломовые лошади и ломовые извозчики навсегда исчезали со строительных площадок.

Иногда деревянный настил, опущенный с улицы на дно котлована, оказывался слишком крутым для перегруженной машины, и мотор ее, пофыркав немного, умолкал. Тогда к передку грузовика с помощью цепей припрягали ломовую лошадь. Снова ревел мотор, лошадь сначала скользила подковами, затем нащупывала опору, напрягалась, и грузовик начинал медленно ползти вверх, по настилу и выкатывался на улицу; там тяжело дышавшую взмыленную лошадь распрягали и снова вели на дно котлована — помогать строить город, в котором ей пе будет места.