Коко Шанель. Я сама — мода - Мишель Марли Страница 42

Размахнувшись, он в бешенстве швырнул обломок палочки в оркестр. К счастью, тот со стуком приземлился на пол, никого не задев. Сергей Дягилев с облегчением вздохнул. Он только что прокрался в аванложу Королевского театра и уселся на стул в ее глубине в тот самый момент, когда у композитора случился приступ ярости. Конечно, после телеграммы из Парижа Дягилев и не ожидал ничего другого, именно поэтому он и решил прийти сегодня на репетицию. Оказывается, дела действительно плохи.

— У него нервный срыв, — прошептала Бронислава Нижинская, сидевшая в ложе. Балерина, с недавних пор пробующая себя и в роли хореографа, произнесла это спокойно, по-видимому, нисколько не сомневаясь в поставленном диагнозе.

— Он ревнует, — тихо сказал Дягилев. Он вдруг мысленно перенесся на несколько лет назад, когда работал с братом Брониславы, гениальным Вацлавом Нижинским. Это сотрудничество закончилось для них глубоко трагичной любовной связью.

Да, Бронислава знала, что говорит. Два года назад во время выступления в Санкт-Морице с Нижинским случился нервный срыв, после чего его отвезли в психиатрическую клинику в Цюрихе. Ему поставили диагноз шизофрения. Дягилев был потрясен до глубины души, потрясен даже больше, чем когда Нижинский ушел от него к женщине, на которой вскоре женился. Вацлав, вдохнувший жизнь в балет Стравинского «Петрушка», почитаемый всем миром как лучший танцор на планете, так и не смог справиться со своим безумием и до сих пор находился в клинике.

Неужели Стравинскому грозит такая же участь? Дягилев судорожно вытащил платок из нагрудного кармана и прижал его ко рту.

Глядя, как Стравинский орет на испанского работника сцены, требуя, чтобы ему сию минуту принесли новую дирижерскую палочку, Бронислава спросила:

— Это все из-за мадемуазель Шанель?

Дягилев с тревогой наблюдал за музыкантами: в оркестровой яме нарастало волнение. Они сыграли все так, как было в партитуре. Еще не хватало, чтобы они сейчас взбунтовались против дирижера. Турне шло отлично — пока не пришла эта злополучная телеграмма. Поскольку она была анонимной, импресарио посоветовал Стравинскому попросту выбросить все это из головы. Но обманутый любовник и слушать его не хотел.

— Он навел кое-какие справки в Париже. — Через платок покойной Марии Павловны голос Дягилева звучал глухо. — И, очевидно, убедился, что все написанное в телеграмме — правда. Игорь Федорович просто позвонил Коко в ее дом в Гарше. Супруга Екатерина рассказала ему, что недавно в «Бель Респиро» поселился некто Петр, слуга великого князя Дмитрия Павловича Романова. Здоровенный детина, при этом отлично ладит с детьми. Якобы они часами играют с дочкой прислуги, и Федор, Людмила, Святослав и Милена его обожают. Слава богу, хоть кто-то в этой ситуации по-настоящему счастлив.

— Но слуга в доме — это же еще не доказательство романа.

Дягилев сокрушенно покачал головой.

— Да, верно. Это лишь доказательство того, что Коко и великий князь укатили на Ривьеру. Вдвоем.

— Да, — задумчиво произнесла Бронислава. — Значит, это и правда конец. Конец истории Игоря Стравинского и Коко Шанель.

— Люблю твою прямоту, — со вздохом ответил Дягилев.

Благодаря прекрасной акустике оперного театра взбешенный голос Стравинского достигал даже задних рядов самого верхнего яруса.

— Идите! Идите и посмотрите партитуру! — кричал он на первую скрипку. — Нужно работать, чтобы музыка звучала так, как я ее написал, а не так, как хочется вам!

В знак протеста против оскорблений в адрес концертмейстера музыканты застучали смычками. Жест, который обычно используют, чтобы выразить восхищение, превратился в бунт скрипачей, альтистов и виолончелистов, занимающих первые ряды. Поскольку на репетиции присутствовал весь оркестр, то и духовые застучали по пюпитрам, поддерживая протест.

— Это что, бунт?! — орал Стравинский. — Я композитор! Я тот, кто знает, как надо играть эту музыку! А вы этого не понимаете! Вы ничего не понимаете!!!

Дягилев встал.

— Нужно привести Игоря в чувство, пока он не разогнал весь оркестр.

* * *

Стравинский вертел в руках стакан, который велел до краев наполнить водкой. Лучи послеобеденного солнца, падающие через витраж потолка, окрашивали содержимое стакана голубыми, желтыми и красными бликами. Они сидели за столиком между колонн, украшавших вестибюль отеля. Вернее, Стравинский, скорее, полулежал на своем стуле. Бедняга, подумал Дягилев и сделал глоток шампанского из своего бокала, набираясь мужества для предстоящего тяжелого разговора. Он хотел как-то приободрить своего композитора, но при всем желании даже не представлял себе, как это сделать. Сказать что-нибудь вроде «Забудь, Она того не стоит» или «Да она просто шлюха» у него не поворачивался язык. Хотя, возможно, именно это и было бы сейчас лучше всего. Но Дягилев не мог так поступить по отношению к своей меценатке.

— Обманщица! — вдруг в бешенстве рявкнул Стравинский. — Лживая тварь!

— Да перестань, — отмахнулся Дягилев. — Все женщины такие. Сегодня им нужно одно, завтра что-то другое… — «Или кто-то другой», добавил он про себя.

— Я убью эту предательницу! — прорычал Стравинский, сделав большой глоток из стакана.

— Убей, конечно, если это тебе поможет. Но только мысленно, ладно?

— Что за вздор! — Стравинский метнул на него злобный взгляд. — Я говорю тебе, я убью ее! — С грохотом поставив стакан на стол, он растопырил дрожащие пальцы. — Я сдавлю ее красивую белую шею и… Я задушу ее!

Тон, которым он произнес эти слова, заставил Дягилева вздрогнуть. Война и кровавая революция в России унесли слишком много жизней, после этого ужаса нельзя вот так сидеть и хладнокровно рассуждать об убийстве близкого человека.

Конечно, Дягилев знал, каково это, когда тебя бросают, предают. Мучимый ревностью он сам выгнал Нижинского. А Леонид Мясин ушел потому, что он, Дягилев, был слишком уязвлен его романом с танцовщицей. Теперь он жалел и о том, и о другом. Но жалел лишь как импресарио. И он мог с этим жить. Если когда-нибудь ему пришлось бы из ревности убить человека, он вряд ли смог бы спокойно спать по ночам.

— Оставь ее в покое, — устало сказал он. — Это все равно ничего не… — но не договорил, потому что в этот момент пианист отеля вдруг начал играть и вестибюль наполнили звуки музыки.

Традиционному джазу музыкант предпочитал фольклор. Сначала сыграл импровизацию в стиле фламенко, потом исполнил арию из оперы «Кармен». «Все же это удивительно, что самая испанская из всех опер на свете была написана французом Жоржем Бизе», — подумал Дягилев.

Стравинский проигнорировал его слова. Очевидно, под влиянием музыки, он продолжал:

— Я, конечно, мог бы ее зарезать.

Он снова уставился в стакан, словно надеясь разглядеть там ответ.

— Друг мой, я понимаю, для тебя это трагедия. Но ты не на сцене, не