Ариадна Эфрон: рассказанная жизнь - Елена Баурджановна Коркина Страница 4

не поехали, потому что уже тогда были пожилыми и больными людьми, и для них сниматься с места было совершенно немыслимо. Рукописи Цветаевой хранились у них, их к ним привез мой брат из Елабуги. Они были в таком обитом железом сундучке. Так вот, когда тетки были совершенно одни в целом доме, и был голод, и холод, и бомбежки, и страшно, к ним приходил этот Женя, которому они были всегда рады. И как раз в это время бомба попала в памятник Тимирязеву у Никитских Ворот, и во всех домах в округе вылетели стекла, и тетки очень боялись, и приходил Женя, который говорил: „В дом, где хранятся рукописи Цветаевой, никогда не попадет бомба. И вы, поскольку вы их храните, не попадете в беду. Вы спасаете их, а они спасают вас“ – так говорил Женя. И, несмотря на всю абсурдность его слов в то время, они невольно верили, и им становилось как-то теплее… А Женя работал в саду „Эрмитаж“, был чернорабочим, и за это его там кормили. Он был очень мягкий, очень добрый, беспомощный и очень странный. У него вдруг появились какие-то пронемецкие настроения, он все говорил, что вот немцы победят и все спасут, а тетки его любили и жалели, и это его убеждение, естественно, огорчало их. А так как он был очень открытым и простодушным, то мог что-то подобное еще где-нибудь говорить, и так его, наверное, и арестовали. В общем, он как-то сгинул, и больше они ничего о нем не слышали».

Май 1970 года. Я ездила в Елабугу на два дня, рассказала Ариадне Сергеевне, со слов кладбищенской сторожихи, что там происходит: якобы из Москвы приезжали, собираются ставить памятник Цветаевой. Ариадна Сергеевна растревожилась и написала Рафаэлю Мустафину, татарскому писателю, который в Казани занимался делами памятника.

«Вообще же, понимаешь, во всем этом судьба. Которая продолжается и после смерти человека. Здесь действует Рок, и ни ты, ни я, ни мы с тобой исправить ничего не можем. Я раньше очень болезненно относилась к этим вещам, а потом поняла, что на все нужно время. Это такая сила!.. А ускорить ничего нельзя. Эти варианты разнообразных монументов, вся эта возня – не Цветаева. Она живет в своих книгах, слава Богу! Так что я этим перестала интересоваться, пусть делают, что хотят, все это суета. И потом, страна, которая такого человека загубила и потеряла место, где он похоронен, недостойна ставить никакие памятники. Знаешь, я иногда думаю, что она этого не хочет. Я человек совершенно не склонный к мистицизму, но я знаю, что она может во все это вмешаться. Очень часто многие вещи не получаются, потому что она этого не хочет. А Елабуга к ней, живой, никакого отношения не имеет».

17 сентября 1970 года. На краю Воскресенской горки в кустах сирени стояла скамейка, вид оттуда был на Оку до ее поворота, на тарусский берег до каменоломни, на поленовский луг. В полнолуние сидим на этой скамейке и смотрим на луну – на небе и в Оке. «А знаешь, я в детстве на луну во сне вставала. Мама даже ставила у моей кровати таз с водой, чтобы я, встав, проснулась».

6 декабря 1970 года. «Смотри, я нарисовала молодых родителей. Хочешь, тебе подарю?» Это был рисунок на плохой желтой бумаге – на такой Ариадна Сергеевна писала свои переводы, – шариковой ручкой, на обороте перевода «Тайных слияний» Теофиля Готье.

5 января 1971 года. Мне приснились слова Ариадны Сергеевны: «Только в нашем сознании разные эпохи и герои разных времен могут встретиться друг с другом».

Март 1971 года. У Ариадны Сергеевны нашествие «цветаеведов», двое приехали на ограниченный срок, поэтому принимает их по очереди, но ежедневно, – и очень устает.

«Я мучаюсь сомнениями оттого, что не знаю, как же тут быть. Я боюсь ошибиться, а здесь ошибаться нельзя. Но я чувствую, что сейчас трачу свое время и силы, то есть свою жизнь, – на чужую карьеру.

Марина Цветаева и Сергей Эфрон.

Рисунок Ариадны Эфрон. 1970

С одной стороны, если они сами не видят, что написано, так, может, не про них и писано? А может быть, именно и нужно все объяснять, всем посредственностям, ибо они и движут прогресс? Потому что ведь гений опережает эпоху – и стоит там, ее дожидаясь. Ведь земля завертелась не тогда, когда это было впервые сказано, а когда это распространилось в общественном мнении, только тогда! И Христос только потому Христос, что за ним пошли христиане…»

1 октября 1973 года. Ариадна Сергеевна работает над второй частью воспоминаний (Страницы былого // Звезда. 1975. № 6).

«Сама не верю, как я работала у теток, в темной этой кладовке, у теток, у которых вечно был народ… А сейчас я нигде места себе не нахожу. И очень устаю от всего. Или просто износ не по возрасту, потому что я знаю многих старичков и старушек, моих ровесников, которые работают себе спокойненько. И потом, переводить мне надоело до смерти, просто осточертел сам этот процесс, а свое писать – так ничего же нельзя писать! И еще я все время осознаю несоразмерность того, о чем пишу, своему собственному явлению. Сказать ничего нельзя – в этом весь ужас этой биографии. Значит, я должна писать себе в стол о том, как это было на самом деле. А для этого журнального варианта я должна создавать какой-то эфемерный образ, вне биографических обстоятельств.

Я ничего не могу сказать о работе своего отца. Написать, что Цветаева была женой советского разведчика, нельзя, потому что этого советского разведчика расстреляли не японцы, как Зорге, а советские, и этого они простить не могут – кому? – да ему! да мне…

И поэтому, имея договор в кармане, я не пою и не пляшу, а я в отчаянии, потому что не знаю, как писать, обходя все это».

* * *

Про лагерь Ариадна Сергеевна вспоминала очень часто, едва ли не ежедневно, иногда рассказывая законченные новеллы, а часто просто к слову.

Вот звучит по радио песня «Дан приказ ему на запад…» – Ариадна Сергеевна говорит: «А в лагере эту песню пели так:

Дан приказ ему в Таганку,

Ей в Бутырскую тюрьму,

Уходили арестанты

На этап в Караганду.

Уходили, расставались,

Покидали милый край.

Ты мне что-нибудь, родная,

На прощанье пожелай.