Тито Гобби - Мир итальянской оперы Страница 39

Это очень сильная сцена, требующая, как верно отметил Серафин, двух прекрасных, тонких актеров.

В следующей сцене (в кабинете дожа) к Паоло частично возвращается самонадеянность. Вначале он бросает яд в бокал с водой, который стоит на столе у дожа, затем подстрекает двух заключенных, Фиеско и Адорно, убить Симона. Фиеско с негодованием отказывается: он неспособен пасть так низко, и его отправляют обратно в тюрьму. Но Паоло удается разбудить ревность в сердце Адорно: он убеждает юношу, что Амелия — возлюбленная дожа. Затем Паоло уходит, оставляя Адорно в одиночестве, и запирает комнату.

В третьем акте его интриги раскрыты. В цепях, потерпев полный крах, он противится заключению в тюрьму, изрыгает полные ядовитой злобы слова и в финальной вспышке ярости открывает, что отравил дожа.

"Теперь он, наверное, умрет раньше, чем я!" — кричит Паоло. Мне кажется, эти слова не следует произносить с торжествующей усмешкой, скорее они должны передавать ужас Паоло перед неминуемой развязкой. Заговоры и яд — вот средства того, кто является негодяем по своей сути, и, мне кажется, Паоло пронизывает настоящий ужас, когда собственная его смерть стоит рядом.

Габриеле Адорно — по существу тонкий и благородный человек, но обладающий неистовыми страстями. Его любовь к Амелии не чужда ревности, и он легко верит любым наветам, когда речь идет о доже. Кроме того, мы должны помнить, что он находится под влиянием Андреа (Фиеско), чья ненависть к Симону с годами не утихла.

В сцене, которая происходит в саду Гримальди, Габриеле оповещает о своем появлении, еще за сценой исполняя две великолепные строфы. Эти строфы — с ритмом баркаролы, звучащие под аккомпанемент арфы — напоминают песню трубадура. Лучше всего, если певец в точности исполнит указания Верди: первую часть споет издалека — ben lontano, как сказано у композитора, а вторую — приблизившись, piu vicino.

Хочу отметить, что здесь, как и во многих других частях оперы, остро и пленительно ощущается близость моря, его необъятных просторов. Действительно, море в определенном смысле является одним из главных героев оперы — жизнь Бокканегры и его последние мысли перед смертью связаны с морем. Когда я ставил оперу, даже действие Пролога развивалось возле моря.

Любовный дуэт Адорно и Амелии следует исполнять с настоящим благородством; не надо объятий, здесь нужна спокойная элегантность движений, благородная сдержанность отношений. Адорно вместе с Амелией внимает словам посланника дожа — тот сообщает, что сейчас здесь появится сам дож. Юноша с радостью принимает смелое предложение девушки — им надо поспешить обвенчаться, чтобы избежать сватовства Паоло, ведь Симон просит руки Амелии для своего приближенного.

Амелия уходит, чтобы подготовиться к приему дожа. Появляется Фиеско (Андреа), Адорно просит его благословить их брак с Амелией. Побуждаемый законами чести, Фиеско открывает юноше, что Амелия — не родная дочь Гримальди и что происхождение девушки неизвестно. Для Адорно это безразлично, он хочет жениться на Амелии, и в мелодии, полной почти религиозной красоты и благородства, Фиеско дает свое благословение.

Сцена в Зале Совета. Симон смотрит на площадь через огромное окно и узнает Адорно (но не Фиеско), который сражается на стороне гвельфов. Когда толпа врывается на сцену, они оказываются рядом, и неистовый, задыхающийся молодой человек бросается на дожа с обнаженным мечом. Его останавливает только внезапное появление Амелии: девушка бросается между ними и защищает отца своим телом.

Амелия рассказывает о попытке похитить ее. Патриции обвиняют в этом плебеев, а плебеи — патрициев. Враждующие партии бросаются друг на друга с обнаженными мечами. Их останавливает полная страсти речь Симона, он призывает всех к миру, и в конце огромного ансамбля Адорно с чувством собственного достоинства отдает ему свой меч. Симон, оценив мужество юноши, отказывается принять меч. Оставшись с глазу на глаз, Симон и Габриеле демонстрируют взаимное уважение. Здесь следует достаточно длинная пауза, которая крайне необходима — она позволяет Адорно удалиться в сопровождении стражи, а Симону спокойно, не спеша, вернуться к трону.

Эти сцены очень сложны, они должны быть предельно точно рассчитаны по времени. Зачастую нас подстерегают здесь самые неожиданные "сюрпризы". Помню, однажды, когда я пел Симона в театре "Сан Карлуш" в Лисабоне, тенор, подняв меч со словами: "О небо! Вы человек, облеченный властью!", продолжал взирать на меня с таким ужасом, что я решил, будто все вокруг загорелось. Затем, наклонившись ко мне, он хрипло прошептал: "Я потерял голос".

Желая спасти положение, я бросил на него страшный взгляд и властным жестом показал стражникам, что они должны увести его. Ария Амелии, мой призыв к миру — вся дальнейшая сцена продолжалась без тенора. Однако когда начался большой финальный эпизод, я с большим удивлением увидел Адорно — правда, он был совсем не похож на прежнего — и услышал очень красивую фразу: "Амелия спасена, и она любит меня", которая торжествующе взмыла вверх, под своды зала.

Знаменитый тенор Карло Коссутта случайно оказался в театре и, мгновенно поняв, что произошло, предложил заменить потерявшего голос коллегу. Тот в это время рыдал в своей гримерной. Коссутта не был знаком с расположением декораций, более того, он никогда не пел партию Адорно на сцене. Но благодаря "корректирующим" взглядам и кивкам, которые мы с постановщиком бросали Карло, его удалось провести в полной безопасности через все подводные рифы.

Роль Адорно не таит в себе психологических проблем и очень проста для театрального воплощения. Страстный, преданный, полный энтузиазма, того, что французы называют elan (порыв), он действует всегда элегантно, пользуется выразительными жестами. Когда Адорно узнает правду о родственных связях между Амелией и дожем, он тут же клянется Симону в верности и оказывает ему уважение и поддержку. В конце, когда Адорно провозглашают новым дожем Генуи, актеру не следует важничать и надуваться, надо встать на колени перед мертвым дожем и помолиться за него.

Джакопо Фиеско — гордый аристократ, неумолимый враг Симона; он не идет на примирение до самого конца. Лишь узнав всю правду от умирающего Симона, Фиеско прощает его.

В моей практике только один раз эти два человека действовали в полном согласии с самого начала оперы, правда, их действия не носили характера заговора. Начался Пролог, и во время первого диалога Симона и Фиеско (которого в тот вечер пел Андреа Монджелли) я увидел этакую рощицу из бамбуковых палочек, высаженную на авансцене, причем из каждой палочки торчал пиратский микрофон. Продолжая диалог с Фиеско, я показал ему эти микрофоны, и мы сразу поняли, что надо делать.