Архив еврейской истории. Том 14 - Олег Витальевич Будницкий Страница 38

Но, поскольку на текущие счета парижского торгпредства на общую сумму 31 млн франков был наложен арест в обеспечение иска Лютц-Блонделя[419], еще 28 февраля Довгалевский обратился во французский МИД с нотой протеста, в которой указал на «серьезный ущерб», наносимый подобными незаконными актами всему комплексу экономических отношений между двумя странами. Хотя полпредство выражало уверенность, что «по отношению к виновным будут незамедлительно приняты соответствующие санкции», в ответной ноте, от 4 марта, МИД ограничился указанием на предпринятые им «шаги с тем, чтобы ходатайство об аннулировании ареста, поданное в гражданский суд департамента Сена от имени Торгового Представительства СССР, было рассмотрено в возможно более короткий срок»[420].

Довгалевский возмущался, что получил ответ — «изумительный по неряшливости юридической аргументации и полному извращению фактов, в котором министерство сообщает, что судебный пристав не превысил своих полномочий, а потому МИД не видит оснований для вмешательства». Советская сторона подала жалобу министру юстиции на действия пристава, а 2 марта предъявила иск ко всей, по определению Довгалевского, «банде». «Люц-Блондель и Ко со всех сторон ежедневно осаждают нас предложениями мира, — докладывал полпред 6 марта, — причем любезно предлагают признать недействительность векселей и дать нам выиграть дело в суде. Цена — 150 тыс. фунтов. Оставляем предложения без рассмотрения и в разговоры не вступаем»[421].

13. Дело Ал шпица

Несмотря на оправдание Савелия и его сообщников, векселя по-прежнему оставались под арестом. Заочное рассмотрение дела Альшица, которое выделили в отдельное производство, предполагалось 21 января 1931 года. Но, ко всеобщему удивлению, находившийся в зале пожилой, благообразной внешности господин в тяжелой шубе с бобровым воротником оказался не кем иным, как самим подсудимым, который, посчитав, что ему ничего уже не грозит, приехал в Париж. Не прошло и пяти минут, как Алыпица взяли под стражу, переместив в парижскую тюрьму Консьержери (La Conciergerie). Но его защитники, Моро-Джиаффери и Долинер, обратились к суду с ходатайством об условном освобождении банкира[422], и, несмотря на протесты торгпредства, через два дня Альшиц вышел на свободу[423].

Вернувшись 30 января к «делу С. Л.», Политбюро поручило его ведение «комиссии в составе тт. Озерского[424], Крестинского и Дволайцкого»[425], а 31 октября возложило «разрешение вопросов, связанных с процессом, на тт. Крестинского и Элиаву[426]»[427]: первый из них уже занимал должность замнаркома по иностранным делам, а второй — внешней торговли СССР[428]. Столь долгая проволочка с разрешением дела объяснялась тем, что суд над Алыпицем дважды откладывался[429], и процесс начался лишь 20 июня 1932 года. От вердикта присяжных заседателей вновь зависела судьба 25 млн франков, и, так как при оправдании подсудимого векселя освобождались из-под ареста с предъявлением их к оплате торгпредству, оно сделало все, чтобы взять реванш.

Но в составе адвокатов произошли существенные изменения, ибо в связи с недовольством деятельностью Бертона в палате депутатов французские коммунисты не выставили его кандидатуру на очередные парламентские выборы, из-за чего «красный миллионер», как язвила эмигрантская пресса, «обиделся, покинул партию и вернулся в свое первобытное буржуазное состояние». В интервью корреспонденту одной из французских газет Бертон заявил, что остается «восторженным поклонником русской революции», однако, не желая создавать трудности своим вчерашним товарищам в Париже, где он состоял депутатом от XIII округа, выставит свою кандидатуру на Ривьере от департамента Вар как независимый кандидат. Увы, Бертона обошел его соперник — социалист…[430]

Поэтому торгпредство в суде представляли «громогласный» Торрес, недавно избранный в палату депутатов как независимый социалист, и «ветераны» Морис Гарсон, «моложавый и изящный», и Александр Грубер, по-прежнему изъяснявшийся с сильным акцентом, которые находились под неустанной опекой «розового и пухлого Членова, любезничавшего решительно со всеми — с журналистами враждебных газет, с адвокатами противной стороны, с приставами, с публикой». Подсудимого, обвиняемого в использовании подложных документов и мошенничестве, защищали Моро-Джиаффери, вызывавший «целые бури страстей своим красноречием», и столь же горячий Долинер, русский по происхождению[431]. Среди присутствовавших в полупустом зале Дворца правосудия особое внимание публики привлекали Навашин, «широко улыбающийся и чем-то довольный», которого снова вызвали в суд в качестве свидетеля, и сидевший между двумя жандармами Альшиц — «плотный, хорошо одетый господин с бритым усталым лицом, аккуратно зачесанными поверх лысины седыми волосами, острым взглядом черных глаз из-под полуопущенных тяжелых век, с кольцами на пухлых молочно-белых руках и золотой цепью на темно-синем жилете»[432].

В четверть второго судьи в красных мантиях заняли свои места, после чего председательствующий, советник Девиз[433], в течение не менее чем двух часов разъяснял присяжным суть дела, отметив между прочим, что до революции подсудимый «был в Петрозаводске одним из самых деятельных членов еврейской общины и большим благотворителем[434] и что состояние его в России, где он служил директором мыловаренных предприятий Жукова, оценивалось в 25 миллионов золотых рублей»[435]. В ходе допроса Альшиц показал, что Иоффе, с которым он давно знаком, как-то рассказал ему о советских векселях, на учете которых можно «хорошо заработать» и для приобретения которых не хватает 100 тысяч марок. Поскольку у Альшица финансовые дела находились тогда в упадке, он, мол, рассказал об этом жене, у которой сохранился капитал в 25 тысяч долларов — приданое их дочери, и супруга нашла-де заманчивым такое вложение денег. Впрочем, иных объяснений от подсудимого, уверенного в своем оправдании и подыгрывавшего сообщникам, никто и не ждал.

Всех гораздо больше интересовало, в пользу кого даст показания бывший советский банкир Навашин, который, отказавшись вернуться в СССР, пополнил ряды невозвращенцев. Но, покинув большевистскую службу, Навашин, возможно, еще поддерживал какие-то отношения с Москвой и, во всяком случае на суде, как и Альгарди, «фатоватый господин с моноклем», показывал не в пользу Алыпица. При одобрительных кивках советских юрисконсультов Навашин, «плотный, немного подслеповатый, говорящий с большой легкостью»[436], ловко парировал выпады защитников подсудимого, уверяя, будто доверенность Литвинова являлась «ограниченной» и не давала ему права выписывать векселя.

Выступивший следом коммерсант Е. М. Немировский утверждал, что советские векселя учитывались почти исключительно на «черной бирже», где у посредников их можно было купить «за гроши», треть их номинальной стоимости. На указание Навашина, что большевики не платили больше 15–20 % за учет векселей, которые не выписывались более чем на полгода, Немировский горячо возразил:

Это неправда! Я сам учитывал советские векселя сроком на 9 и 12 месяцев. Прежде чем купить что-нибудь, большевики сначала выписывают векселя