Голова дракона - Мануил Григорьевич Семёнов Страница 37

— Говорит черногорское радио! Начинаем наши передачи. Одиннадцать часов по белградскому времени. С добрым утром, дорогие черногорцы!

КОГДА СТРОЯТ ЖЕЛЕЗНУЮ ДОРОГУ

Один черногорец решил наняться на строительство железной дороги. Придя на стройку, он стал разыскивать земляков, чтобы работать рядом с ними. Увидев молодого парня, который бульдозером срывал косогор, новичок спросил бульдозериста:

— Ты черногорец?

— Нет, я серб.

Новичок пошел дальше и увидел, как двое крепышей грузят на платформу шпалы.

— Вы черногорцы?

— Нет, мы хорваты.

Скоро новичку встретился тракторист, волочивший на тросе рельс.

— Ты из Черногории?

— Нет, друг, я из Словении.

Тогда новичок взмолился:

— Скажи, а где я могу отыскать моих земляков, — черногорцев?

Тракторист усмехнулся и, махнув рукой в сторону небольшой рощицы, сказал:

— Пойди туда, может быть, там кого-нибудь и встретишь.

Новичок последовал совету и, пройдя рощицу, увидел на поляне своих земляков. Взявшись за руки, они водили хоровод и пели:

— А мы строим железницу! А мы строим железницу![3]

ДРУЗЬЯ-ОДНОПОЛЧАНЕ

БРАТЬЯ ПО ЖАНРУ

Приходилось ли вам, читатель, бывать в мастерской? Наверняка вы там бывали, обращались за какой-нибудь услугой. Но видели только ее парадный интерьер: зеленую кадушку в углу с фикусом или пальмой, репродукции известных картин в золотых багетах, низенький столик, старые журналы на нем, покрытые модным пластиком кресла, длинную стенку-прилавок и окошечко с надписью «Прием заказов». А что там, за прилавком и за дверью, задрапированной тяжелой бархатной портьерой? Мастерская. И именно в ней-то интересно побывать.

Знаем ли мы в подробностях и деталях работу краснодеревщика, портного или обувщика? Как рождается в голове мастера замысел нового изделия, много ли времени затрачивает он на поиски подходящего материала, всегда ли заготовка, черновая прикидка превращаются в законченную вещь? Или иногда первоначальный замысел мастера по тем или иным причинам остается нереализованным?

Мастерская гончара, ювелира, скульптора, художника… Сколько интереснейших творческих секретов таят они!

И вдруг совершенно неожиданное приглашение: заглянуть в мастерскую сатирика… Позвольте, а разве есть такие мастерские? Оказывается, они существуют, хотя не числятся ни в справочниках учреждений бытового обслуживания населения, ни в исполкомовских списках нежилых помещений.

Однако приглашение принято. Мы стучимся в дверь с воображаемой вывеской: «Мастерская Л. С. Ленча», минуем небольшую прихожую с воображаемым фикусом и художественными репродукциями на стенах, приближаемся к окошечку и говорим писателю-юмористу:

— Мы читали ваши рассказы, юморески в журналах, газетах и сборниках. А не могли бы вы познакомить нас с технологией вашего, так сказать, юмористического творчества?

— Могу. И охотно расскажу о своих трудовых буднях. Но только не знаю, стоит ли… Боюсь, что будет скучно…

— А вы рассказывайте, не стесняйтесь. Что же касается оценок, то это уж не наше, а читательское дело…

Юмористы рассказывали, а автор этих строк записывал, запоминал, осмысливал. Так и родились заметки «Братья по жанру», которые и предлагаются вниманию читателя.

* * *

СЛОВО О ЮМОРИСТЕ

Рассказывать о писателе трудно. Особенно в тех случаях, когда не только хорошо его знаешь, но и многие годы состоишь в тесной дружбе. Боишься допустить какую-нибудь неточность или что-нибудь важное пропустить, не упомянуть о какой-то существенной детали и тем нанести другу нечаянную душевную травму. Кстати, одна у него, кажется, уже есть, иначе не стал бы он так называть свою последнюю книжку. И снабжать сборник «Душевная травма» таким откровенным автобиографическим подзаголовком: «Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом». Да, такой вот сегодня трудный случай, поскольку мне предстоит рассказать о Леониде Сергеевиче Попове, который читающей публике известен как Ленч, по его литературному псевдониму.

Итак, с чего обычно начинают в таких случаях? С биографических данных: родился, получил образование, трудился. Так вот, что касается рождения и образования, то тут не может быть никаких кривотолков. Родился в 1905 году в местечке Морозовка, Смоленской губернии. Отец был военным врачом. Детство провел в Ленинграде, учился в 3-й Петроградской гимназии и в Ростовском-на-Дону университете, ну, а дальнейшее требует более углубленного и пространного изложения.

Начнем с профессии. Иные литературоведы и социологи убеждены, что изначальная профессия писателя накладывает неизгладимый след на все его творчество, и ответа на то, чем занимался творец в свой, так сказать, дописательский период, надо искать в его произведениях. За примерами далеко ходить не надо: Лермонтов был пехотным офицером и блестяще изобразил военную среду; Гончаров, будучи моряком, прекрасно справился с описанием плавания фрегата «Паллада», врач Чехов написал «Хирургию» и т. д. Исходя из этого, я бы советовал обратить особое внимание на людей, обладающих большой силой внушения, что нередко впоследствии дает возможность зарабатывать свой кусок хлеба с маслом.

Да, профессия гипнотизера, вообще-то редкая, насколько я знаю, никогда не привлекала внимание будущих инженеров человеческих душ. А вот Леонида Сергеевича чем-то привлекла. И он овладел этой профессией, да еще так блестяще. Неопровержимое доказательство — рассказ «Сеанс гипнотизера», который я по силе воздействия на читателя с чистой совестью приравнял бы к уже упомянутой знаменитой чеховской «Хирургии».

Вы помните «Сеанс»?

В далеком глухом поселении оказался заезжий гастролер — мастер гипноза Фердинандо Жаколио. Сначала представление, которое он дает, не ладится: все боятся незнакомого слова «гипноз», опасаются какого-нибудь подвоха. Маэстро тщетно зовет кого-нибудь из публики на сцену. Наконец, решается сторож местной птицефабрики Никита Борщов. Он охотно поддается «внушению» и с закрытыми глазами начинает выводить на чистую воду нерадивых руководителей Дрожжинского и Верепетуева. Аудитория бурно поддерживает хитрого сторожа, и он, ободренный, идет, что называется, ва-банк:

«…А Дрожжинский корму индюкам не запас, они и подохли, сердечные!

— Это неправильно! — завизжал со своего места Дрожжинский. — Я писал в трест! У меня есть бумажка! Гипнотизер, разбудите же его!

— Не будить! — заговорили разом в зале. — Пусть выскажется. Крой, Никита! Отойдите, товарищ Жаколио, не мешайте человеку.

— Не надо меня будить, не надо! — гремел Никита Борщов, по-прежнему с закрытыми глазами. — Когда надо будет, я сам проснусь. Я еще не все сказал. Почему сторожам, я вас спрашиваю, полушубки доселе не выданы?..

Верепетуев и Дрожжинский, растерянные, красные, протискивались к выходу, а вслед им все еще несся могучий бас загипнотизированного Никиты:

— А кому намедни двух пекинских уток отнесли? Товарищу Дрожжинскому! А кто в прошлом году уток поморозил? Товарищ Верепетуев!

И какая-то женщина в цветастом платке из первого ряда тянула к Фердинандо Жаколио руку и настойчиво требовала:

— Дай-ка после