Максим Капитановский - Во всём виноваты «Битлз» Страница 36

Я тут же попробовал, и действительно стало очень грустно. Но Петька сказал, что все это ерунда, и обещался на концерте скакать таким козлом, что ничего не поможет.

Андрей вышел полный решимости и до контрольной «козлиной» песни держался просто-таки молодцом.

Пётр Иваныч сделал цыганский заход и выкатился клубком к ногам Макара, затем, превратившись в располневшего кенгуру, пошел вприсядку.

Андрей улыбнулся один раз, потом на первую улыбку набежала вторая, затем третья. Он бросил играть, перестал петь, закрыл глаза, заткнул уши и последующие двадцать минут хохотал уже AD LIBITUM (без сопровождения).

Тем временем под громовые аплодисменты концерт закончился, Ко мне подошли несколько зрителей с вопросами и претензиями. Опять дурацкие понты про фонограмму, правда, один умник с Украины пошёл ещё дальше и ошеломил меня вопросом:

— А вот ваш ударник палочки крутит взаправду чи это видеозапысь?

Только я от него отбился, разъяснив, что это компьютерная графика, как еще трое подваливают.

Дело в том, что в одной из песен «Она мечтает свалить из СССР» уже в конце Маргулис в своей негритянской манере пел некие подпевки без слов. Потом выяснилось, что для этого места шикарно подходят стишки: «Эне бене раба, квинтер, финтер жаба». Так Женька время от времени и пел, а на этом концерте, увлечённый Петькиным шоу, спел обычный вокализ — без слов.

Вот и подходит ко мне какой-то тип с носом и дружками и с шашлычным акцентом говорит:

— Здравствуйте, я жаба.

Я посмотрел на него — не очень похож. Хотя…

— Почему сегодня про меня не спели? Я вчера был на концерте — пели, а сегодня привёл старших братьев — так нет. Они, кстати, тоже жабы.

Я посмотрел на старших жаб. Да нет — обыкновенные козлы.

Ну, я человек вежливый:

— Извините, — говорю, — граждане жабы, такого больше не повторится.

— Да не жабы, а Джаба — это наша фамилия.

— Тем более. — Я посмотрел задумчиво на всё ещё хохочущего на пустой сцене Андрея и пошёл к выходу.

Тут всё и случилось.

Прохожу ещё мимо гримерной комнаты, а там к Кутикову подлетает какой-то ухарь и орёт:

— Ты, что ли, бас-гитара?!

Саша посмотрел на него, как на пустое место, и ответил с достоинством:

— Я человек!

Тот:

— А, спасибо, — и убежал.

А ко мне девушка с цветами подходит. Ну, не то чтобы мне на концертах вообще цветов не дарили, но не так уж и часто. Поэтому я к ней особенное внимание проявил и даже спросил, что она вечером делает и не хочет ли пройтись со мной в гостиницу и поговорить там о поэзии и литературе.

А она просто так отвечает, зачем, мол, в гостиницу, если у неё квартира есть, и вообще она на меня весь концерт смотрела, только выпить у неё дома ничего нет.

А я красивый тогда был и загорелый, как свинья, — ну чистый Робин Гуд. Побежал в буфет к Людке и хапнул две последние бутылки шампанского.

— Далеко, — спрашиваю, — идти-то?

— Да нет, — отвечает, — только в гору всё, а так — прогуляемся.

Идём, луны нет, темно как… Сразу вспомнил: «В городе Сочи — темные ночи».

Через полчаса я уже всё проклял. По моим подсчетам, мы уже давно вышли из города и должны вот-вот перевалить через Кавказский хребет.

Наконец впереди замаячила какая-то темная громада с редкими светлыми окнами — пятиэтажный дом, стоящий на крутейшей горе.

На первом этаже было что-то вроде магазина, так что пролеты длинные, и к третьему этажу я уже подполз по-пластунски.

Ну, ничего: квартирка однокомнатная, просторная, чуть больше шкафа; девушка весёлая, красивая; шампанское цело: я по дороге и нарты бросил, и собак, и продовольствие, а шампанское оставил.

Я девицу-то ещё на горе успел два раза поцеловать, сделав вид, что споткнулся, поэтому мы с нею уже как родные сидим, выпиваем.

— Тут туалет-то хоть есть? — спрашиваю.

— Есть, конечно, — смеётся, а потом с подозрением: — Фу, какой вы развратный.

Короче, в самый разгар алкогольно-сексуальной оргии раздаётся звонок в дверь.

Ну, кто бы вы думали? Точно! Муж из рейса вернулся пораньше.

У меня фантазия богатая: я тут же представил штангиста-мужа и себя, вылетающего с третьего этажа с продетой в рукавах шваброй.

Вот тут-то она и показала мне настоящее бабское хладнокровие.

— Миш, ты?! — кричит. — Я ща, я в ванной (там, оказывается, даже ванная была), — а мне на окно показывает.

Меня, конечно, уже пару раз мужья из шкафов вытаскивали, но вот с третьего этажа «клодвандаммом» выскакивать еще не приходилось.

Она говорит:

— Давай, давай, там карниз есть, — да так уверенно, что ничего другого мне и не остается.

Выбрасываю ноги, нащупываю карниз, а она говорит, чтоб сделал шаг влево — она окно закроет. Я делаю шаг, нащупываю какой-то штырь, вцепляюсь, слышу, как через форточку вылетает мой «рибок», и абзац.

Если бы всё не произошло так быстро, я бы никогда, я бы ни за что…

И вот стою. Упираюсь щекой в шершавый бетон. В квартире ни звука.

Как бы я поступил на её месте: заманил бы муженька в ванную (помойся, милый, с дорожки) и выпустил Максика через дверь. Ни фига!

Наконец, хлопнуло что-то. Нет, не то. Это у них вторая «Шампань» пошла, потом погас свет, короткая возня, и опять абзац.

Сколько времени — я не знаю, темень — хоть глаз выколи (не мне, конечно, а мужу), — вот тебе, бабушка, и новый поворот.

Делаю ещё маленький шаг влево, карниз кончается, дело — труба.

О том, что надо прыгать, да ещё спиной, даже думать не хочется. Наконец кое-как перевернулся.

Темная южная ночь. Вязкая темнота. Нет никакой разницы между открытыми и закрытыми глазами. Пальцы моих ног свисают над бездной. Справа, далеко внизу мелькают огоньки. Ноги и правую руку уже сводит, пощипываю и растираю их левой.

Очень холодно.

Постепенно низменные мысли о бабах и их кретинах-мужьях отступают, хочется думать о глобальном и вечном — о завтрашнем концерте. Где-то в глубине сознания вспыхивает опасение, что Андрею так и забыли сказать об окончании концерта и мы находимся примерно в одинаковом положении; начинаю нервно похохатывать.

Проходит недели три, и вот в необозримой дали, в толстой осязаемой гуще темноты возникает серая полоска, даже не полоска, а какой-то дрожащий блик. Неужели рассвет?

Закрываю глаза, считаю про себя до сорока семи, открываю — да, начинается рассвет, никаких сомнений. Но внизу по-прежнему темно. Что ждет меня там: острые камни, шипы искореженной металлической арматуры, просто голый асфальт — это важно, это жизненно важно.

Еще раз закрываю глаза, чтобы, выждав, увидеть все сразу. Страшно, ох как страшно их открывать. Потом, испугавшись, что могут пройти ещё сутки и будет опять темнота, поднимаю веки.