Изамбард Кингдом Брюнель - L. T. C. Rolt Страница 35

что покинул 53 Parliament St, где, можно сказать, сколотил свое состояние или, скорее, его основу, и занял дом лорда Девона, No. 18 Duke St - прекрасный дом -1 у меня прекрасная дорожная карета - я езжу иногда со своими 4 лошадьми -1 у меня кэб и лошадь, у меня есть секретарь - в сущности, я теперь кто-то. Все процветает, все на в этот момент залито солнцем. Мне это не нравится - это не может продолжаться долго - плохая погода должна обязательно наступить. Позвольте мне вовремя заметить шторм и собрать паруса.

Миссис Б. - Я предвижу одно: в эти 12 месяцев я стану женатым человеком. Как это будет? Сделает ли это меня счастливее?

 

1 Огромный портсигар, вмещающий пятьдесят сигар.

 

КНИГА

II

6. Эллен Халм и Мэри Хорсли

"Буду ли я хорошим мужем? - Сомневаюсь - мои амбиции, или как их можно назвать (это не просто желание быть богатым), довольно обширны...' "В конце концов, я, скорее всего, останусь холостяком, и это, я думаю, лучше для меня. Моя профессия - это, в конце концов, моя единственная подходящая жена....' "Пока здоровье сохраняется, перспективы терпимы, а нынешние усилия, какими бы они ни были, терпимо успешны, жизнь холостяка действительно роскошна: как бы я ни любил общество, "эгоистический комфорт" восхитителен. Я всегда так считал. Мои замки в Испании в основном были основаны на этом чувстве, какая независимость! Для того, кто стремится выделиться в глазах общества, такая свобода почти незаменима - но, с другой стороны, в болезни или разочаровании как приятно иметь товарища, в чьем сочувствии можно быть уверенным! ... Я всегда хотела и собиралась выйти замуж, но очень сомневалась по поводу детей - это вопрос, будут ли они источником наибольшего удовольствия или боли".

Так, в возрасте двадцати одного года Брюнель предавался размышлениям о проблемах брака в своем тайном дневнике, когда сидел на ночном дежурстве в маленькой хижине у шахты тоннеля в Ротерхите.

Судя по портретам, которые Макфарлейн и Берк оставили о нем в молодости, очевидно, что Брюнель должен был быть привлекательным для женщин, и, в равной степени, что он должен был быть привлекательным для них. Невозможно представить его в роли развратного юноши или отстраненного женоненавистника. Его темперамент был слишком страстным и импульсивным. "У меня, как, наверное, и у большинства молодых людей, было множество привязанностей, если они заслуживают такого названия", - писал он в ноябре 1827 года. Каждая из них, в свою очередь, казалась мне истинной. Э.Х. - самая старая и постоянная, теперь, однако, ушедшая в прошлое. Во время ее правления (почти 7 лет!!!) мое внимание привлекли несколько низших. Мне нет нужды напоминать о мадемуазель Д.К., О.С. и многих других".1

Брюнель никогда не разглашает полное имя своей семилетней любви, но по другим упоминаниям в его дневниках можно с достаточной уверенностью определить, что "Э.Х." - это Эллен Халм из манчестерской семьи, которую он хорошо знал. На самом деле она не "ушла" в то время, поскольку месяц спустя он писал: "qu'on retourne toujours aux premiers amours - Эллен все еще, кажется, моя настоящая любовь. Я написал ей вчера длинное письмо - ее ответ должен решить, если она колеблется, я должен порвать с ней, потому что я не могу надеяться, что буду в состоянии жениться на ней, и продолжать оставаться в этом состоянии ожидания - это оскорбление для нее..... О! Эллен! Эллен! Если бы ты продолжала заниматься музыкой и могла хотя бы сносно играть, мы могли бы быть очень счастливы. А голодать - это не годится - впрочем, посмотрим". Пять дней спустя он пишет: "От Э-н пока нет ответа, и я боюсь, что когда он придет, это будет викторина без решительного ответа - шокирующая привычка викторины, она мешает человеку думать серьезно. Впрочем, я почти боюсь ответа, ибо жениться было бы нелепо, а оставаться долгие годы помолвленной - мучительно... Если у меня будет что-то похожее на ответ, это, вероятно, определит мой жизненный путь".

Мы не знаем, каким был ответ Эллен, но девять месяцев спустя он лаконично замечает: "У меня была долгая переписка с Эллен, с которой, как мне кажется, я хорошо справился. Теперь я могу считать себя независимым". Возможно, она проявила эту шокирующую привычку к расспросам; возможно, устав ждать, она отдала свое сердце другому месту; возможно, это Брюнель решил, что лучше отделиться, но если это так, то он, несомненно, ловко справился с этим, поскольку продолжал поддерживать дружеские отношения с Халмсами. Но он недолго оставался в разлуке.

Именно Бенджамин и София Хоуз впервые познакомили Брюнеля со своими друзьями Хорсли из дома № 1 по Хай-Роу, Кенсингтонские гравийные карьеры. Возможно, это произошло весной 1831 года, хотя в его дневнике это имя появляется только 13 февраля 1832 года, когда он делает краткую запись: "Вечером был у миссис Хорсли - очень забавно". Он был далеко не одинок в том, что находил удовольствие в обществе этой талантливой и гостеприимной семьи.

Уильям Хорсли был органистом, учителем музыки и композитором и женился на Элизабет, дочери Джона Уолла Калкота, который также был органистом и композитором и преподавал вокальную композицию Уильяма в Оксфорде. Поэтому неудивительно, что пятеро их детей проявили яркие художественные и музыкальные таланты. Джон Хорсли, которому суждено было стать Королевским академиком, был студентом художественного факультета и вскоре стал преданным другом Брюнеля. Его младший брат Чарльз занимался музыкой, а из трех девочек Фанни была романтичной и талантливой художницей, которой суждено было умереть молодой, а Софи, самая младшая, была поистине блестящей пианисткой, которой семья, увы, не позволила профессионально заниматься своим искусством. Мэри, старшему ребенку Хорслеев, в это время было девятнадцать лет, и она была красавицей семьи, но, похоже, ей не хватало ни художественного таланта остальных членов семьи, ни теплой непосредственности и живости, которые отличали обеих ее младших сестер. О ней недоброжелательно говорили, что "ей нечем гордиться, кроме своего лица". Конечно, ее портреты подтверждают, что она была классической красавицей, но это холодная красота, странно лишенная очарования. Черты ее лица лишены одушевленности и не передают ни спокойствия, ни умиротворенности; они объясняют, почему ее прозвали "герцогиней Кенсингтонской", и наводят на мысль о том, что в ее приподнятом настроении могло быть не только тщеславие, но и своеволие. Тем не менее, очарование Мэри, несомненно, ослепляло талантливых молодых людей, которые с удовольствием приходили к Хорслеям обедать, музицировать в просторной гостиной или, летними вечерами,