Пишите мне на медсанбат - Людмила Петровна Дробинская Страница 32

Острый луч фонарика «лягушка» осветил небольшую комнату, две железные койки, две табуретки, стол и холодную печурку. Раппопорт устало стянул шапку, вытащил зажигалку, зажег бумагу и березовую лучину. Яркое пламя вырвалось из раскрытой дверцы, лизнуло холодный воздух и разлилось теплом по комнате. Наш гость постепенно согревался, но снять шинель не решился.　

— Отдохните немножко, товарищ военврач, — приглашала Наташа. — А я сейчас сбегаю в столовую, принесу вам поесть.　

Наташа быстро вернулась. В одной руке она держала котелок, от которого поднимался чуть заметный пар, в другой — свечку.　

— Спасибо, милая девушка, — поблагодарил Наташу Максим Юльевич. — По правде сказать, я чертовски голоден.

Наташа поставила котелок и уронила в него свечу, жалобно охнув.　

Пока искали фонарик, свеча почти вся растаяла, и в комнате остро запахло стеарином.　

— Забавно, — сказал спокойно Раппопорт. — Я еще никогда не пробовал супа со стеариновой свечкой. Не огорчайтесь, милая девушка. Я понимаю, что второго ужина не будет, и поэтому сейчас все съем. — Он вытащил из мешка замерзший кусочек хлеба, постучал им об стол и опустил в котелок.　

Так мы познакомились. Прошли годы, и мы потом частенько вспоминали «суп со стеариновой свечкой».　

Раппопорт быстро вошел в наш дружный коллектив. Широко образованный кадровый военный, он часто консультировал наших армейских врачей, много бывал в войсках, умело направлял работу терапевтической службы армии. Его доклады и научные статьи отличались глубиной мысли и четкостью формулировок. Они были посвящены волнующим проблемам того времени: лечению дистрофии, клинической характеристике цинги — и открывали целую серию работ военных терапевтов медсанбатов и госпиталей, с которыми они выступали на конференциях и которые публиковали в медицинских сборниках.　

Новый 1942 год мы встретили в семье учительницы средней школы села Рыбацкого Ольги Сергеевны. Муж и сын нашей гостеприимной хозяйки погибли от дистрофии. Дочь удалось спасти.　

Часы пробили полночь.　

С Новым годом, наши боевые друзья! С Новым годом, наши близкие, родные в Ленинграде и за пределами осажденного города! Мы будем крепко держаться, трудиться, чтобы приблизить победу над врагом.　

Наша хозяйка не в силах сдержать слез. С 25 декабря увеличили норму выдачи хлеба гражданскому населению — рабочим и ИТР на 100 граммов, всем остальным — на 75 граммов. Может быть, именно этих граммов и не хватило ее сыну и мужу, чтобы выжить…　

Вспомнилось, как днем ко мне с видом заговорщика подошел армейский инфекционист Романенко. По привычке потирая руки и поглаживая редкие поседевшие волосы, он сообщил о своем потрясающем успехе: убил ворону!　

— Уверяю вас, к новогоднему столу это не так плохо.　

— Но… Николай Николаевич…　

— Э, матушка, все это предрассудки! Ворона как ворона! Не хуже другой птицы. Я ее приготовлю с перцем,　

лавровым листочком и назову «пуляркой», — шутил Романенко, потешаясь над моей брезгливостью.　

В противотанковых рвах в новогоднюю ночь стояла настороженная тишина. Изредка постреливали. Ярко горели морозные звезды.　

«Бесследно увяли вражеские мечты штурмовать Ленинград. Мужество и стойкость ленинградцев не знают предела», — писала «Правда» в первый день нового года.

Это было давно…

У всех нас в замерзшем, но борющемся городе остались родные и близкие. Им было труднее, чем нам. Один раз в неделю кто-нибудь из нас выбирался в город, чтоб развезти по домам небольшие пакетики продуктов — плод нашей жестокой экономии. Но иногда наша помощь запаздывала. Мне не забыть почерневшее, землистое лицо начальника политотдела тыла 55-й армии батальонного комиссара Каганова. Вечером он вернулся из города, зашел в санитарный отдел и сказал нам: «Мои родители умерли, я приехал слишком поздно».　

У меня в Ленинграде остались мама и тетя. Одной было около шестидесяти лет, другой — без малого семьдесят. Мама работала в поликлинике, тетя — во 2-й психиатрической больнице. Там же она с октября и жила. Внешне очень разные, они обе отличались сильным характером. И по-настоящему верили, что фашисты никогда не войдут в Ленинград.　

В горячей сутолоке непрерывных дел мне редко удавалось выбираться к ним. Я очень беспокоилась о матери. Лишь 19 января сорок второго, после длительного перерыва, я смогла вновь повидать маму. Это был день ее рождения. Стоял настоящий крещенский мороз, с ветерком. Я доехала попутной машиной до Невского, а оттуда пешком пошла на Васильевский остров. Во всех направлениях по замерзшей Неве были протоптаны тропинки, чернели свежие воронки. И чем ближе к стоявшему на Неве крейсеру «Киров», тем воронок было больше. Когда я подошла к нашему дому на 6-й линии, заметно стемнело. Старый двор-колодец, раньше такой оживленный, теперь казался безмолвно-настороженным. Через плотно занавешенные окна не проникала ни одна щелочка света.　

Поднявшись по крутой темной лестнице на третий этаж, я открыла дверь своим ключом. Луч фонарика вспыхнул на заледенелых окнах кухни, щепках и поленьях на полу.　

Ко мне бросилась мама. Она прижалась мокрой щекой к моей промороженной шинели, что-то шепча. Через несколько минут я уже сижу у жарко горящей печурки. Бурлит, закипая, вода в старом чайнике.　

— Сегодня день твоего рождения, — говорю я маме и обнимаю ее, глажу побелевшие, пушистые кудри. В горле стоит ком. Мама не то, чтобы стала очень худой, она как-то сразу сделалась очень маленькой. Я вручаю ей подарки: одеколон «Руслан и Людмила», купленный в военторге, несколько кусочков засохшего хлеба, собранных за десять дней, мыло, граммов сто сахара, черные сухари, свечу.　

— Хлеб и сахар тебе нужнее, ты молодая, — говорит мама. — Как все, так и я. У нас в поликлинике всегда есть дрожжевой суп, а это совсем неплохо, в домоуправлении можно взять кипяток…　

Мама смотрит на меня своими выразительными, проникающими в душу глазами и улыбается. У ее ног трется наш старый кот и неотступно следует за ней по пятам. У кота отвисли бока, но так же, как и раньше, до войны, воинственно щетинятся длинные усы.　

Кота зовут необычно. Не Барсик или Мурзик, не Пушок, а Фосген. В его имени и судьбе сыграли роль некоторые обстоятельства.　

Это случилось на пятом курсе. Мы готовились к сложному экзамену по токсикологии боевых отравляющих веществ. С волнением и жалостью к животным — кроликам, бездомным кошкам — наблюдали будущие врачи за действием иприта, люизита, фосгена на живой организм.　

Весной, незадолго до экзамена, мальчишки принесли и продали на кафедру молодого кота. Мы упросили ассистентку не подвергать его опытам с ипритом. Для изучения кожно-нарывного действия иприта я предложила использовать… свою руку.　

Ассистентка доложила об этом заведующему кафедрой, видному ученому-токсикологу