Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника - Владимир Иосифович Гурко Страница 32

не сказать, что положение Островского было отнюдь не единичным. Малое знакомство с экономическими вопросами было присуще большинству наших государственных деятелей, получивших образование и даже близко стоявших к управлению страной в конце прошлого века. Ведь, в сущности, до появления Витте (поневоле приходится вновь и вновь к нему возвращаться) никакой экономической политики в России не было, а все финансовые вопросы сводились к стремлению свести без дефицита государственную роспись доходов и расходов, причем средство для этого было одно — изыскание новых и увеличение старых налогов. О повышении материальных средств населения, об увеличении не государственного в узком смысле слова, а народного богатства почти никто не помышлял. Экономические вопросы при таких условиях мало интересовали чиновничий мир, так как с ними они никогда не приходили в соприкосновение. Понятно, что с ними не был знаком и Островский, хотя долгие годы служил в Государственном контроле, где был деятельным сотрудником создателя нашего контроля — Татаринова, а затем в течение с лишком десяти лет управлял Министерством государственных имуществ, на попечении которого состояло, или, вернее, дол — жно было состоять, все наше сельское хозяйство.

Кроме односторонности своих познаний Островскому за описываемое время существенно мешало плодотворно работать крайне болезненное состояние. Через силу, принимая величайшие предосторожности, он все же продолжал являться в Государственный совет, болезненно цепляясь за свою должность, которую ему и удалось сохранить до самой смерти. Вообще, в этом отношении на посторонний взгляд Государственный совет должен был производить по меньшей мере странное впечатление: с одной стороны, Сольский, давно лишившийся свободного употребления ног и с трудом передвигавшийся при помощи двух палок, с другой — Островский, сидевший во время заседаний отгороженным от окон, снабженных, однако, тройными рамами с внутренним между ними отоплением, плотной высокой ширмой.

Председатель Департамента духовных и гражданских дел Фриш — юрист, законник, тоже весьма добросовестный работник — производил впечатление формалиста-чиновника, отнюдь не возвышающегося над средним уровнем умеренно умного и умеренно образованного человека. Я, впрочем, не имел случая сколько-нибудь близко его наблюдать, а потому не в состоянии дать хотя бы его силуэт.

Совершенно иной тип представлял, во всяком случае, адмирал Чихачев, бывший одно время морским министром, но известный в особенности как делец, учредитель и организатор Русского общества пароходства и торговли[158], нашего самого крупного пароходного предприятия, председателем правления которого он одно время состоял, и, наконец, как человек, много содействовавший оживлению северных берегов Черного моря, в том числе и Южного берега Крыма. Экономистом он, конечно, тоже че был, но практиком в торговых и промышленных делах был выдающимся. К сожалению, ко времени назначения председателем департамента государственного совета он уже в значительной степени утратил энергию и работоспособность и по многим вопросам послушно шел на поводу своего докладчика — статс-секретаря департамента Д.А.Фило-софова.

Чихачев принадлежал к либеральному лагерю Государственного совета, причем во все времена был определенным, отнюдь не скрывавшим этого юдофилом. Председатель в смысле умения вести заседание и руководить прениями он был слабый.

Заменивший Фриша на председательском кресле Департамента духовных и гражданских дел И.Я.Голубев был выдающийся юрист, причем отличался он необыкновенной типичностью. Лишенный всякой растительности на лице с запечатленным на нем определенно скопческим, старушечьим выражением, Голубев еще до назначения председателем департамента был несомненно самым добросовестным и самым трудолюбивым членом Государственного совета. Не было того проекта закона, которого бы он не изучил во всех подробностях, и не было того проекта журнала департаментов, которого бы он тщательно не прочитал и не высказал на письме своих замечаний на него. По специальности цивилист, он вникал, однако, решительно во все вопросы и голосовал по каждому из них вполне сознательно. Замечания его весьма не только дельные, но и существенные, когда они касались вопросов гражданского права, приобретали, однако, мелочный характер едва ли не по всем остальным. К редакции законов он относился с придирчивостью. Примером может служить его замечание по поводу одной из статей положения о мерах и весах, в которой было сказано, что меры жидкости должны иметь «форму тел вращения». Невзирая на повторные заявления Менделеева, что он не может найти другого определения для круглых сосудов, могущих иметь различный диаметр в разных своих плоскостях, Голубев все же настойчиво утверждал, что с определением, помещенным в проекте закона, как недостаточно ясным, он согласиться не может и журнала до подыскания другого определения подписать не желает; и он поставил на своем: было найдено другое определение, его удовлетворившее (было ли оно яснее, другой вопрос), а именно, что сосуды эти должны иметь в «горизонтальном сечении форму круга». Недаром бывший в то время государственным секретарем Плеве с обычным ему сарказмом называл Голубева почетным помощником статс-секретаря Государственного совета.

Впоследствии Голубев был председателем Департамента духовных и гражданских дел, а в обновленном Государственном совете занимал в течение многих лет должность вице-председателя, причем отличался прежним тщательным изучением рассматривавшихся проектов и умелой, когда он председательствовал, постановкой вопросов при прохождении сложных и вызывавших наибольшее количество поправок законоположений. В смысле политическом Голубев представлял весьма любопытную смесь типичного формалиста-чиновника и одновременно либерала судейского типа. При старом строе, когда он еще представлялся непоколебимым, Голубев в высшей степени соблюдал чинопочитание и сам был послушным исполнителем указаний свыше. Дорожил он при этом до крайности благоволением свыше, причем обнаруживал временами мелочное честолюбие. Но по мере того, как старый строй стал обнаруживать признаки недолговечности, а общественность, наоборот, признаки нарастающей силы, Голубев, отнюдь не упуская случая по-прежнему выказывать преданность престолу, стал стремиться завербовать и сочувствие общественных элементов. Так, председательствуя в обновленном Государственном совете, он умел так вести заседания, что с внешней стороны, по крайней мере, члены Государственного совета были убеждены, что свободе их суждений не будет поставлено никаких строго не обоснованных преград. Достигал он этого способом чрезвычайно простым, а именно посредством предварительных переговоров с лидерами оппозиции. В этих переговорах Голубев говорил всегда и непременно одно и то же, а именно, что он-то был бы рад дать им полную свободу высказаться, и даже даст им эту свободу, но что это приведет к его устранению от должности вице-председателя Государственного совета, что им же едва ли будет выгодно. Однако в последние месяцы существования старого строя, а именно в декабре 1916 г. и январе 1917 г., Голубев вдруг обнаружил немалую долю гражданского мужества. По некоторым вопросам он сам вперед предупреждал оппозиционных членов Государственного совета, что критика с их стороны ныне вполне своевременна. Правда, что он же, не прерывая ораторов в их речах, затем устранял из стенограммы речи то, что могло вызвать