Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский Страница 31

Наконец, к вечеру мы приехали в крепость Грозную, столицу начальника левого фланга. У него был дом казенный, просторный, хорошо устроенный, похожий на помещичий дом внутри России. Там я познакомился с гарнизонною жизнью того времени в кавказских крепостях.

В мою бытность в Грозной приехал туда на службу генерал Багговут[375] с женою; вследствие раны в голову ему была сделана операция, и часть черепа у него была серебряная.

Была заметна в крепости большая деятельность, но мало было слышно о происходящих или имеющихся в виду военных действиях. Брат мой был известен тем, что держал в большой тайне все предпринимаемые им действия.

В Грозной я познакомился с одним из известных, перешедших к нам с сыном, наибов Шамиля, по имени Бота[376]. Брат был о нем высокого мнения и считал принятие им русского подданства важным и полезнейшим для той части Кавказа событием. Бота беспрестанно бывал у брата, который был особенно с ним ласков и сумел его к себе привязать. У него в манерах было замечательно много достоинства, даже развязность светского человека, но вместе с тем большая простота в обхождении. Его сын, молодой человек лет 22—х или 23—х, удивлял меня такими же как бы врожденными хорошими манерами.

Брат мой, вскоре после поступления края под его начальство, ввел в Чечню между туземными жителями нечто вроде самоуправления, согласно их обычаям и законам, и во главе этого ведомства поставил полковника Бартоломея[377], честного и трудолюбивого человека, известного еще кроме того своими трудами по части естественных наук. Эту систему самоуправления для туземцев мой брат развил впоследствии, когда он сделался наместником, в более обширных размерах. Жители были этими мерами весьма довольны, и они принесли счастливые результаты.

В бытность мою в Грозной состоялась свадьба офицера одного из здешних полков с молодою девицей из того же гарнизона, и начальника просили, как водится, быть посаженым отцом. По этому случаю был дан бал, на котором очень веселились и где я слышал престранные разговоры с гарнизонными дамами.

Но отпуск мой кончался, и я должен был проститься с братом. Он дал мне конвой из одной или двух сотен казаков с орудием, и я с грустью выехал из Грозной, весьма довольный временем, проведенным на Кавказе, и преимущественно в крае, подвластном брату Александру. Я вынес из моего пребывания на Кавказе чувство, которое испытывала большая часть приезжавших туда, хоть и на короткое время, чувство неизгладимо—приятного впечатления от тамошней жизни, исполненной разнообразия и вместе с тем привольной среди тревог и забот военной обстановки. Встречаемое везде беспредельное гостеприимство и приветливость жителей много прибавляют к прелести путешествия по этому краю. Я проехал по всей Сунженской линии, известной в летописях Кавказа прекрасными военными делами и подвигами генерала Слепцова[378].

Остановившись раза два или три в разных станицах, я приехал в Владикавказ, где был принят командовавшим тамошними войсками бароном Вревским[379] (который был спустя несколько лет убит при штурме аула).

Оттуда я снова попал на почтовую дорогу и через Ставрополь, Тамань, Керчь вернулся в Севастополь, где вступил опять в командование бригом «Эней», стоявшим в мое отсутствие на Севастопольском рейде под командою моего старшего офицера, лейтенанта Мусина—Пушкина.

Я плавал в это лето по Черному морю в эскадре адмирала Корнилова, и мы занимались разными учениями и эволюциями[380], ходили к Кавказским берегам и в Азовское море.

Осенью этого же года прибыл в Севастополь император Николай, и были сделаны флоту, на рейде и в открытом море, смотры, в которых я участвовал как командир брига.

Несколько времени по моем возвращении с Кавказа, к великому моему горю, я узнал, что на другой день после моего отъезда из Грозной было сделано лично моим братом против Шамиля движение, в котором было большое дело, одно из самых блистательных в эту эпоху. Я ужасно был огорчен, что он мне ничего об этом не говорил, оставшись верным своей всегдашней системе не сообщать вперед ни одной душе о задуманном плане. Таким образом, я был лишен возможности быть свидетелем тогдашних экспедиций против горцев и ознакомиться с особенностями и типичным характером войны в те времена против Шамиля.

Бой военных пароходов: парофрегата «Владимира» с пароходом «Перваз—Бахри»

Получив в последних числах октября 1853 г.[381] извещение от одного из наших крейсеров, что у западного берега Черного моря были усмотрены военные суда, Корнилов немедленно сделал распоряжение о съемке с якоря и 29 октября с рассветом вышел из Севастополя с эскадрою, состоявшею из 120—ти пушечных кораблей: «Великий Князь Константин» (на котором поднял свой флаг), «Двенадцать Апостолов», «Три Святителя», «Париж» (80—ти пушечных), «Святослав» и «Ростислав» и брига «Эней». Я служил старшим флаг—офицером при вице-адмирале Корнилове.

Мы пошли по направлению к Варне, где надеялись застать турецкий флот на якоре.

В тот же день вечером, по приказанию адмирала, я сделал сигнал флоту:

«Объявить командам, что Государь ожидает усердной службы, а Россия всегдашней славы своего оружия. С нами Бог!».

Были приняты все меры для встречи неприятеля под парусами, или для атакования его на якоре.

Ветер, бывший сначала попутным, менялся потом беспрестанно, чем много замедлялся ход наших судов, а 31—го вечером задул сильный шторм, разведший огромное волнение. Трехдечные корабли[382] бросало «как тендеры», по выражению Корнилова в его донесении.

3—го ноября мы подошли к турецким берегам, к мысу Калиакри и к Варне, где не увидели ни одного военного судна. Тогда Корнилов пересел на пароход—фрегат «Владимир» и, 4—го ноября утром, мы пошли на нем на соединение с эскадрой Нахимова, крейсеровавшей между мысами Амастро и Керемпе, вдоль Анатолийского берега.

«Владимиром» командовал Григорий Иванович Бутаков. При адмирале состояли флаг—офицерами Ильинский[383] и я, и адъютант Железнов[384].

Наша эскадра вскоре от нас скрылась. Погода была довольно тихая. Вечером мы все сидели в кают—компании с командиром и пароходными офицерами. Мы очень весело ужинали, пили шампанское, призывая при сем встречу с неприятелем. Воинственнее всех нас был Железнов: он жаждал сражения.

Вдруг, в конце ужина, он немного бледнеет и восклицает: «три свечи на столе!», тушит одну и говорит: «видно, одному из нас несдобровать!» Конечно, присутствующие засмеялись, не обратив на то внимания.

На другой день, 5—го ноября, утром рано, увидели с «Владимира» Анатолийский берег и вскоре вслед за тем дым парохода над горизонтом впереди, а с левой стороны на большом расстоянии верхние