Мои гуси-лебеди [рассказы о детстве] - Георгий Дмитриевич Гулиа Страница 30

Солнце уже перекатилось через зенит и покатилось дальше на запад, а мы все еще пребывали или на земле, или в воде, но никак не под землей.

Не могу сказать почему, не знаю даже кто, но кто-то из нас крикнул:

— Стоп!

А почему стоп? Мы что, у конечной цели? Пещера где-то здесь? Совсем рядом? Или впереди по ходу движения? Почему «стоп» именно сейчас, именно на этом месте?

Мы разбежались в разные стороны, и вскоре Володя заорал на всю округу:

— Сю-да-а-а!

Мы бросились на его голос. Володя сидел под скалой на корточках и пальцем указывал на небольшую дыру шириною с аршин и чуть меньше в высоту.

— Что это?

— Кротовая нора! — определил один из Жор.

— Там живут лисы, — сказал другой Жора.

Сеня лег на землю и недолго думая пополз в нору. Вот он влез по поясницу… Вот уже торчат его голенастые ноги… Вот и пятки исчезли в узкой щели.

Володя живо приладил консервную банку к палке, набил банку паклей, кто-то влил в нее мазут. И Володя последовал вслед за Сеней, потом пошли и остальные, тоже с факелами, оставив одежду на лужайке у самой реки.

Я замыкал цепочку. Но полз я не на животе, а лицом кверху: мне хотелось знать, что надо мною.

Над самым входом в пещеру словно бы кто-то пристроил огромный булыжник. Я полюбопытствовал, на что же опирается этот камень? И пришел к твердому выводу: ни на что!

А меня уже звали вперед, и я полз все дальше в кромешную тьму.

Так мы проползли, наверное, шагов двадцать. Мы ничего не боялись, но натужно пыхтели — уж очень узок был туннель. Вдруг послышался радостный возглас: это, оказывается, Володя зажег свой факел и обнаружил великолепную залу.

Мы один за другим с удовольствием поднялись во весь рост, вглядывались в потолок, но он оказался настолько высоким, что только угадывался.

Зажгли еще два факела и пошли вперед.

— Обрыв, — предупредил Володя.

Кто-то сбросил камешек и радостно воскликнул:

— Не больше сажени! Давай веревку!

Веревку привязали не то к крупному сталактиту, не то к камню и спустились вниз.

Нас ожидала новая зала, еще просторней первой. Ее потолок был весь в сталактитах.

— Вперед! — скомандовал я.

Но куда вперед? Во тьму? В полнейшую неизвестность? А как же тот камень над входом? Не свалится ли он от наших громких разговоров?

Нет, эти мысли тогда не приходили в голову. А появились они много позже, с годами, и при воспоминании о том камне мурашки пробегают по спине…

Мы спустились еще ниже — аршина на полтора, потом еще на полтора аршина… А залы все новые и новые. Одна просторней другой.

Вдруг послышался глухой шум. Мы прислушались: вода! Вода где-то в преисподней, вода где-то в центре земного шара!

Володя и Сеня посветили своими факелами. Однако свет их потонул в сплошном мраке.

— Овраг, — определил кто-то из нас.

Вода шумела где-то внизу — далеко внизу, под ногами. Видимо, мы стояли на краю подземной пропасти. Стояли молча. А река под нами все шумела, как на перекате, изливалась негромким водопадом.

— Дальше нельзя, — сказал я.

— Да, конечно, — согласились со мною друзья.

Я вдруг заторопился назад: то ли меня обуял страх, то ли неожиданно заговорила вполне естественная инстинктивная предосторожность.

— Сталактитов мало, — с сожалением сказал Володя.

— Внизу наверняка больше, — предположил Женя.

— А здесь прохладно, — заявили двое Жор.

Да, надо возвращаться. И возвращение на свет божий было несколько поспешным, но не походило на бегство. Перед тем как выползти наружу, мы решили доесть свою скудную еду.

— Здесь жуется лучше, — сказал Женя.

Ползли мы почти в том же порядке, как вползали в эту странную, почти без входа и выхода пещеру — настоящий подземный дворец, однако дворец малоприветливый.

Как же мы обрадовались, когда снова очутились на грешной земле! Как мы прыгали и орали при виде солнышка, словно чудом избежали смертельной опасности.

С криком и гиканьем бросились мы в воду. Поливали друг друга мириадами брызг, ныряли в неглубокую, светлую и холодную воду, пили ее горстями и просто так, подставив открытые рты встречному течению.

Небо показалось мне особой, невероятной голубизны, вода — настоящим хрусталем, очень похожим на вазу моей крестной матери Макрины Георгиевны. Зелень из обычной, июльской превратилась в сказочную, изумрудную. А золото солнца и пыль дорожную, тоже золотую, я будто увидел впервые. Все было здесь красиво, и сердце билось от великой радости, от ощущения полноты земного существования.

Солнце стало заметно багроветь. Надо было поторапливаться. Я подумал о папе, маме, бабушке. Стало яснее ясного, что придется держать ответ. Нас наверняка уже ищут на поляне. И, разумеется, не находят. Кто мог вообразить, что мы спустились в преисподнюю и, что ужаснее всего, могли не воротиться оттуда?..

Последние городские кварталы, отделявшие нас от дома, мы одолели бегом. Но как ни торопились, а прибежали затемно.

Бабушка стояла у калитки.

Мама тревожно смотрела с балкона второго этажа на поляну.

Отец возле нее дымил папиросой — признак его чрезвычайной нервозности.

Друзья наши мигом драпанули по своим домам.

Я и Володя обняли бабушку и не выпускали ее из объятий: она-то не даст своих внуков в обиду! Теперь нам с Володей совсем не страшно, и мы одним глазом наблюдали за папой и мамой.

Бабушка целовала нас в макушки и ни о чем не спрашивала, только сильнее прижимала к себе.

ПОСТИРУШКА

— Андреевна-а! Андрев-на́!

Я знаю, кто это кличет маму. Тетя Маруся — вот кто. Приоткрываю один глаз: конечно, рановато, но ведь тетя Маруся как раз-то и является в самую рань — ни свет ни заря. Потому что постирушка у нас — так сказала вчера мама.

Я не терпел ни стирок, ни постирушек. Мама употребляла уменьшительное только для того, чтобы не портилось настроение у отца: он тоже не любил стирку, потому что в тот день все шло у нас вверх дном.

Володя дрыхнул напротив меня. Или делал только вид. Потому что тетя Маруся могла разбудить даже спящего богатыря. Знает хитрец Володя, что придется таскать ведра с водою со двора, что напротив нас. Таскать через улицу, в то время как Женя, Сеня, Жора, еще раз Жора, Саша и другие пацаны играют, беснуются, словно назло нам.

Мама отвечает:

— Иду! Иду, милая, дорогая…

Маруся берет быка за рога прямо с ходу: