Америка выходит на мировую арену. Воспоминания президента - Теодор Рузвельт Страница 3

С большой любовью и терпением, с самым понимающим сочувствием и вниманием он сочетал настойчивость в дисциплине. Он никогда не наказывал меня физически, кроме одного раза, но он был единственным человеком, которого я когда-либо действительно боялся. При этом он был абсолютно справедлив, и мы, дети, обожали его.

Мы обычно ждали в библиотеке по вечерам, пока не услышали, как его ключ поворачивается в замке в прихожей, а затем выбегали, чтобы поприветствовать его. Мы толпились в его комнате, с нетерпением изучая все новинки, которые он вынимал из своих карманов.

Каждый ребенок запечатлел в своей памяти различные детали, которые кажутся ему чрезвычайно важными. Мы, дети, всегда называли «сокровищами» безделушки, которые отец хранил в маленькой коробочке на своем туалетном столике. По случаю торжественного праздника каждый ребенок получал безделушку для «самого себя».

Карательный инцидент, о котором я упоминал, произошел, когда мне было четыре года. Я укусил за руку свою старшую сестру. Я не помню, как укусил ее за руку, но я помню, как выбежал во двор, прекрасно сознавая, что совершил преступление. Со двора я пошел на кухню, взял у повара немного теста и заполз под кухонный стол.

Через минуту или две со двора вошел мой отец и спросил, где я. Добросердечная ирландская кухарка испытывала характерное презрение к «информаторам», но, хотя она не сказала ни слова, она нашла компромисс между информированием и своей совестью, бросив взгляд под стол. Мой отец немедленно опустился на четвереньки и бросился ко мне. Я слабо швырнул в него тестом и, имея перед ним преимущество, потому что мог стоять под столом, начал подниматься по лестнице, но был пойман на полпути. Последовавшее наказание соответствовало преступлению, и я надеюсь – и верю – что оно пошло мне на пользу.

Я никогда не знал никого, кто получал бы от жизни больше радости, чем мой отец, или кого-либо, кто с большей искренностью выполнял бы каждую свою обязанность. Они с матерью всегда проявляли гостеприимство, которое в то время чаще ассоциировалось с семьями южан, чем северян; и, особенно в последние годы, когда они переехали в город, в район Центрального парка, где держали очаровательный, открытый дом.

Моя мать, Марта Буллок, была милой, любезной, красивой женщиной с Юга, восхитительной собеседницей и всеобщей любимицей. Ее мать, моя бабушка, одна из самых милых пожилых леди, жила с нами и была чрезмерно снисходительна к нам, детям, будучи совершенно неспособной ожесточить свое сердце по отношению к нам, даже когда этого требовали обстоятельства.

К концу Гражданской войны, хотя я был очень маленьким мальчиком, я уже начал понимать, что семья не была единодушна во взглядах на этот конфликт. Отец был убежденным республиканцем Линкольна и однажды, когда мне показалось, что мать была чересчур строга, я попытался частично отомстить, во время вечерней молитвы громко и горячо помолившись за успех Армии Союза. Мать была наделена чувством юмора, и ее это слишком забавляло, чтобы наказывать меня, но она посоветовала не повторять преступление под страхом того, что сообщит отцу – он бы назначил серьезное наказание.

Мой дядя Джимми Буллок был снисходителен и справедлив в отношении вооруженных сил Союза и мог обсуждать все этапы Гражданской войны со всей справедливостью и великодушием. Но в английской политике он быстро стал бы тори самой ультраконсервативной школы. Линкольном и Грантом он мог восхищаться, но он не стал бы слушать ничего в пользу мистера Гладстона. Единственными случаями, когда я когда-либо поколебал его веру в меня, были те, когда я осмеливался смиренно предположить, что некоторые из явно нелепых ложных утверждений о мистере Гладстоне не могли быть правдой.

Мой дядя был одним из лучших людей, которых я когда-либо знал, и когда у меня иногда возникало искушение задаться вопросом, как хорошие люди могут верить в несправедливые и невозможные слухи обо мне, в которые они верят, я утешал себя, думая о совершенно искренней убежденности дяди Джимми Буллока в том, что Гладстон был человеком совершенно исключительной и невообразимой подлости как в общественной, так и в личной жизни.

* * *

Я был болезненным, хрупким мальчиком, сильно страдал от астмы, и меня часто приходилось брать с собой в поездки, чтобы найти место, где я мог дышать. Одно из моих воспоминаний о том, как мой отец ходил взад и вперед по комнате со мной на руках ночью, когда я был совсем маленьким, и о том, как я сидел в постели, задыхаясь, а мои отец и мать пытались мне помочь.

Я очень мало ходил в школу. Я никогда не ходил в общественные школы, как это позже сделали мои собственные дети. В течение нескольких месяцев я посещал школу профессора Макмаллена на Двадцатой улице, недалеко от дома, где я родился, но большую часть времени у меня были домашние преподаватели. Как я уже говорил, когда я был маленьким, меня учила тетя. Одно время у нас в доме была гувернантка-француженка, любимая и ценимая «мамзель».

Когда мне было десять лет, я совершил свое первое путешествие в Европу. Мой день рождения прошел в Кельне, и, чтобы создать у меня ощущение «вечеринки», я помню, что моя мама надела парадное платье на ужин.

Я не думаю, что я что-то получил от этой поездки за границу: я искренне ненавидел ее, как и мои младшие брат и сестра. Практически все удовольствие, которое мы получали, заключалось в исследовании руин или гор, когда мы могли уйти от взрослых, и в играх в разных отелях. Нашим единственным желанием было вернуться в Америку, и мы относились к Европе с самым невежественным шовинизмом и презрением. Однако четыре года спустя я совершил еще одно путешествие в Европу и был достаточно взрослым, чтобы полностью насладиться им и извлечь из него пользу.

Еще маленьким мальчиком я начал интересоваться естественной историей. Я отчетливо помню первый день, когда я начал свою карьеру зоолога. Я шел по Бродвею и, проходя мимо рынка, куда меня иногда посылали перед завтраком за клубникой, вдруг увидел мертвого морского котика, лежащего на деревянной доске. Я спросил, где он был убит – как оказалось, это случилось в гавани. Я уже начал читать некоторые книги Майн Рида и другие приключенческие книги для мальчиков, и я почувствовал, что котик нарисовал передо мной картину подобных приключений.

Пока он оставался там, я день за днем бродил по окрестностям рынка. Я измерил его, и я помню, что мне пришлось приложить