Только хорошее - Ольга Остроумова Страница 29

Думаю: «Ничего себе! Я сижу в белом костюме на первом этаже дома Булгакова и разговариваю с доносчицей!». Не знаю в тот ли момент или попозже, но как-то мне очень понятно стало-в какой стране мы живем. И не ходила я больше ни на заседания в Шмидтовском переулке, ни в «красный» уголок в доме Михаила Афанасьевича…

А власть меня все равно пыталась любить.

Театр на малой Бронной. Буквально только что кончилась репетиция.

— Ольга Михайловна, Вас там ждут.

— Кто ждет?

— Одевайтесь, идемте, вот машина, Вас ждет заместитель министра культуры — Кухарский.

Сажусь в черную машину, шапка набекрень, везут меня к Кухарскому. Привозят, заводят в кабинет. Ну и, видимо, до встречи с Василием Феодосьичем, решили меня немножко «прозондировать». Обрисовывают мою задачу:

— Мы хотим, чтобы Вы, Ольга Михайловна, от имени всей советской молодежи поздравили Леонида Ильича Брежнева с днем рождения.

(Думаю про себя: «Ой, не люблю я — толпу, поздравления, официоз. Ну, а что делать?»)

— Да, хорошо.

— Текст мы Вам напишем.

И тут я ляпаю:

— Да не надо мне ничего писать. Уж чтобы поздравить пожилого человека я найду теплые слова.

И искренне не понимаю что и кому говорю! Реакция была такая, что я ее даже заметила.

— Хорошо. Мы Вам позвоним.

К счастью, никто не позвонил. Не прошла я «кастинг».

Была и еще черная машина в моей биографии. Живем мы с Левитиным, растим детей — все нормально. Я собираюсь уезжать на очередную какую-то «Неделю советского фильма» и вдруг звонок: «Срочно придите в райком партии». Мы с Михаилом Захаровичем пошли вместе. Был такой осенний день, и Левитин надел длинный красивый плащ. У райкома говорю: «Ты подожди меня. Это, наверное, ненадолго». Муж остается на улице, я захожу, а дальше какой-то абсурд — берут меня под белы рученьки: «Идемте, идемте», запихивают в черную машину и увозят! А Левитин ничего этого не замечает — куда-то отошел, видимо. Приезжаем мы совсем в другое место. Напротив дома звукозаписи. Заводят меня в какой-то особнячок. Сидит там какой-то человек. И начинается долгий — долгий разговор: как я работаю в театре, с кем общаюсь, часто ли езжу в командировки за границу, что с языком… Говорю:

— Нет, язык я не знаю.

— Ну с этим мы Вам поможем. Есть курсы. А вот как Эфрос себя ведет на репетициях?

И спокойно так все, приветливо. Про каких-то полицаев рассказывают, что не собираются обнародовать их дела, потому что у них есть дети. Благородные такие! Ну, в общем, вербовка идет. Часа три это все длится. Наконец я говорю:

— Знаете, мне, наверное, уже надо идти. Меня у райкома муж ждет.

Реакция потрясающая!

— Не ждет. Не ждет уже, наверное.

— Нет, ждет!

— Хорошо. Запишите, пожалуйста, вот эти телефончики и звоните нам изредка. Ну, после поездок каких-нибудь. Естественно, никому ничего не говорите. Ни мужу, никому.

Мобильных тогда не было, только записная книжка. Меня сажают в машину. Шофер за рулем, рядом со мной еще человек. Подъезжаем к райкому. Вижу — Левитин. Ветер, плащ развевается, Миша бегает по тротуару. Я говорю:

— Вот он, ждет.

Для них это было просто невероятно. Три часа он меня прождал! Останавливаемся чуть-чуть поодаль; Левитин мечется уже не по тротуару, а буквально в воздухе, взмахивая крыльями плаща. И по-прежнему нас не видит. Я открываю дверь машины, уже ставлю ногу на землю, чтобы выйти и понимаю, что если оставлю себе их телефоны — все! Вынимаю записную книжку, вырываю страницу, отдаю сопровождающему: «Вы знаете, мне не понадобится». Это как у меня даже не смелости хватило, а догадливости, чтобы это сделать?! Не оставить никаких связей с ними. Подхожу к Левитину. Он:

— А! Что? А?

— Так, тихо, тихо, тихо. Идем-идем. Все! Идем.

Ну и рассказала ему все, естественно.

ПУШКИН. ХУДОЖНИКИ И ПОЭТЫ

Однажды Валентин Иосифович Гафт (который в то время уже был моим мужем) получил «Царскосельскую премию». Она безденежная — просто статуэтка. Зато вручают ее прямо в Царском селе, в Лицее, в том зале, где Пушкин читал Державину… Гафту досталась «Екатерина Великая».

Года через три, звонят мне: «Мы хотим Вам вручить эту премию». Я к Вале:

— Ты что, договорился? По блату что ли? Ты что вообще? Зачем это нужно?!

(А у меня никаких премий никогда не было. Нет, вру, была одна — «Серебряная нимфа» за «Зори» в Сорренто, что ли. Там всем девочкам дали, но мне не довезли. У всех есть, а у меня нет.)

Валя говорит:

— Нет, я ничего вообще, вообще ничего…

Ну, поверила, хорошо. Еду в Петербург.

Там встречают, везут в Царское село, в гостиницу. Сижу в номере, жду указаний: куда — чего. И не могу до конца осмыслить, что я — сегодня в шесть вечера буду в том самом Лицейском зале, где Державин принимал экзамен по русской словесности у Пушкина?! Вручается премия 19 октября. Всегда думала, что это день окончания Лицея, оказывается — начало учебы! Это, наверное, либо детское, либо провинциальное, но в хорошем смысле — провинциальное: «Как это я, девочка из Бугуруслана вот здесь в этом зале…». Немыслимо! Какое-то чувство удивления, восхищения и вроде… не по чину….

Вдруг раздается стук в дверь. Открываю, стоят Борис Асафович Мессерер и Эдуард Степанович Кочергин:

— Ой, извините, мы ошиблись.

— Ну, здравствуйте, здравствуйте, я — Оля Остроумова.

Так вот и познакомились. После этого нам говорят, что мы должны быть во столько-то на обеде. Время оставалось, и мы пошли гулять по Царскому селу. Просто по Лицейскому саду, по Царскосельскому саду! А у меня голова то на одного, то на другого, в одну сторону, в другую. Вправо, потом влево, влево, потом вправо… Потому что они все знают об архитектуре здесь.

Была изумительная осень: теплый день, солнечный, желтые листья, Царскосельский сад… Мне казалось, что я просто как Алиса в Зазеркалье. Абсолютно. И снова — то на одного, то на другого, потому что один рассказывает про это здание, другой про это, первый вспоминает еще что-то… И так мы проходили, наверное, часа два. После, все же, пообедали, и потом началось вручение! Вечером. В шесть часов.

В небольшом Лицейском зале поместилось человек двести. Десять лауреатов,