Карл Маркс. Человек, изменивший мир. Жизнь. Идеалы. Утопия - Дэвид Маклеллан Страница 29

ей практическое выражение. Это было сродни его более позднему выступлению за «единство теории и практики» и поднимало тему, которая занимала его с написания докторской диссертации (если не раньше): секуляризация философии. От «практики» Цешковского[52] в 1838 году до «Философии действия» Гесса в 1843 году эта тема являлась ключевой для учеников Гегеля, пытавшихся оторваться от системы учителя, чтобы разобраться в современных событиях. Именно в этом Маркс видел единственно возможный путь решения политических проблем Германии.

Во второй части своей статьи Маркс перешел к исследованию возможности революции, которая не только устранила бы отсталость Германии, но и вывела бы ее в первые ряды европейских наций, сделав ее первой, кто достиг не только политической эмансипации. Таким образом, он ставил вопрос: «Может ли Германия достичь практики, которая будет равна ее принципам, то есть может ли она совершить революцию, которая не только поднимет ее на ступень современных народов, но и на человеческий уровень, который есть их ближайшее будущее?» [73] В качестве предварительного ответа Маркс повторил свой предыдущий вывод: «Оружие критики не может, разумеется, заменить критику оружия; материальная сила должна быть низвергнута материальной силой. Но и теория становится материальной силой, как только она овладевает массами. Теория способна овладеть массами, как только ее доказательства становятся ad hominem[53], а ее доказательства становятся ad hominem, как только она становится радикальной. Быть радикальным – значит хватать материю за корень. Но для человека корень – сам человек. Явным доказательством радикализма немецкой теории и ее практической энергии является то, что она начинается с решительного и позитивного упразднения религии. Критика религии завершается учением о том, что человек сам по себе является высшим существом, то есть категорическим императивом свержения всех систем, в которых человек унижен, порабощен, брошен и презираем» [74].

Важность «оружия критики» для Германии была продемонстрирована теоретической революцией Лютера – Реформацией. Конечно, эта революция была неполной: Лютер лишь интериоризировал религиозное сознание человека; он «уничтожил веру в авторитет, восстановив авторитет веры» [75]. Но хотя протестантизм и не нашел истинного решения, по крайней мере, его формулировка проблемы была верной. Нынешняя ситуация в Германии была похожа на ту, что предшествовала Реформации; разница заключалась лишь в том, что философия заняла место теологии, и результатом стало освобождение человека, а не то, что происходило исключительно в сфере религии.

На последних страницах статьи Маркс извлек из своего мрачного обзора немецкой действительности оптимистический вывод о том, что революция в Германии, в отличие от Франции, не может быть частичной и должна быть радикальной, и только пролетариат в союзе с философией способен осуществить ее. Маркс начал с трудностей, которые, казалось, стояли на пути радикальной немецкой революции. «Революции нужен пассивный элемент, материальная основа. Теория будет реализована в народе лишь в той мере, в какой она является реализацией того, в чем он нуждается» [76]. А «радикальная революция может быть только революцией радикальных потребностей, предпосылки и питательная среда которых как раз отсутствуют» [77]. Но сам факт политического недостатка Германии указывал на то, какое будущее ее ожидает: «Германия – это политические недостатки настоящего, сформировавшиеся в собственный мир, и как таковая она не сможет разрушить специфически немецкие барьеры, не разрушив общие барьеры политического настоящего» [78]. Утопией для Германии станет революция не радикальная, которая приведет к полному освобождению человечества, а частичная, которая будет просто политической, «которая, желая разрушить дом, сохранит сваи» [79]. Затем Маркс дал характеристику чисто политической революции, очевидно взяв в качестве парадигмы Французскую революцию: «Часть гражданского общества эмансипирует и достигает всеобщего господства, отдельный класс берет на себя общее освобождение общества от его конкретной ситуации. Этот класс освобождает все общество, но только при условии, что все общество находится в том же положении, что и этот класс, – что оно обладает или может легко приобрести (например, деньги и образование)» [80]. Ни один класс не мог занять это «особое положение» в обществе, «не вызвав порыва энтузиазма в себе и в массах. Это момент, когда класс сближается с обществом в целом и сливается с ним; он отождествляется с обществом, ощущается и признается как его общий представитель. Его требования и права – это действительно требования и права самого общества, настоящим главой и сердцем которого он является» [81]. Для того чтобы класс мог занять эту эмансипационную позицию, должна была произойти поляризация классов: «Один конкретный класс должен быть классом, вызывающим всеобщее порицание и вбирающим в себя все недостатки: одна конкретная социальная сфера должна рассматриваться как отъявленное преступление всего общества, чтобы освобождение этой сферы выглядело как всеобщее самоосвобождение. Для того чтобы один класс par excellence выступал как класс освобождения, другой класс, наоборот, должен быть явным классом угнетения» [82]. Такова, по мнению Маркса, была ситуация во Франции до 1789 года, когда «общеотрицательное значение французского дворянства и духовенства определяло общеположительное значение ближайшего к ним и противостоящего им класса – буржуазии» [83].

В Германии ситуация была совершенно иной. Там каждому классу не хватало сплоченности и мужества, чтобы выступить в роли негативного представителя общества, и каждому классу также не хватало воображения, чтобы отождествить себя с народом в целом. Классовое сознание проистекало из угнетения низшего класса, а не из вызывающего протеста против угнетения сверху. Таким образом, прогресс в Германии был невозможен, поскольку каждый класс вел борьбу на нескольких фронтах: «Так, князья борются с королем, бюрократия – с дворянством, буржуазия – со всеми ними, в то время как пролетариат уже начинает борьбу с буржуазией. Средний класс едва ли осмелится представить себе освобождение со своей точки зрения, а развитие социальных условий и политической теории уже делает саму эту точку зрения устаревшей или, по крайней мере, проблематичной» [84]. Затем Маркс подвел итог детально им рассмотренному контрасту между Францией и Германией:

«Во Франции достаточно быть чем-то, чтобы желать быть всем. В Германии нужно быть никем, если хочешь избежать отказа от всего. Во Франции частичная эмансипация – основа универсальной эмансипации, в Германии универсальная эмансипация – непременное условие всякой частичной эмансипации. Во Франции – это реальность, в Германии – невозможность постепенного освобождения, которое должно привести к полной свободе. Во Франции каждый класс народа политически идеалистичен и осознает себя в первую очередь не как отдельный класс, а как представитель общих общественных потребностей. Роль освободителя драматически переходит, таким образом, к различным классам французского народа, пока не доходит до класса, который уже не приводит к социальной свободе, предполагая определенные условия, лежащие вне человечества и еще не созданные человеческим обществом, но который организует условия человеческого существования, предполагая