Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова Страница 28

В Венеции оставался и другой мой брат, Джованни, но он собирался ехать в Рим, где ему пришлось четырнадцать лет проработать при мастерской Рафаэля Менгса. В 1764 году он переехал в Дрезден и жил там до своей смерти, последовавшей в 1795 году.

Балетти выехал прежде меня, а 1 июня 1750 года я покинул Венецию, намереваясь присоединиться к нему в Реджио. Я был превосходно экипирован и имел достаточно денег, чтобы ни в чем не нуждаться, конечно при условии благоразумного поведения.

Ровно в полдень я высадился с гондолы на мост у Темного озера и взял почтовую карету до Феррары. Приехав туда, я остановился у «Св. Марка». Когда, предшествуемый слугою, я поднимался в свою комнату, из общей залы вдруг донесся взрыв смеха, и любопытство побудило меня заглянуть в оную. Я увидел там около дюжины персон, мужчин и женщин, сидевших вокруг богато сервированного стола. Не усмотрев в сем ничего необычайного, я уже собрался продолжать свой путь, но был остановлен восклицанием «Ах! Вот и он!», произнесенным мелодичным женским голосом. В ту же минуту одна из дам встала от стола и, заключив меня в объятия, сказала: «Поставьте скорее еще один прибор! Я же говорила, что он приедет сегодня или завтра».

После того как все присутствовавшие стоя приветствовали меня, она, освободив место рядом с собой, обратилась ко мне с такими словами:

– Любезный кузен, у вас, верно, недурной аппетит. – (Тут она наступила мне на ногу.) – Представляю вам моего жениха, а это мои свекор и свекровь. Но как же получилось, милый кузен, что матушка моя не приехала с вами?

Итак, мне надобно было что-то говорить.

– Ваша матушка, дражайшая кузина, будет здесь не позднее чем через три или четыре дня.

Поначалу я счел сию странную особу совершенно мне неизвестной, но, присмотревшись, подумал, что, может быть, и знаю ее. Это была Катинелла, известная танцовщица, с которой, впрочем, я не имел случая разговаривать.

Как нетрудно догадаться, она хотела, чтобы я экспромтом сыграл роль в пьесе ее сочинения. Необычное всегда привлекало меня, и, поскольку кузина моя была хороша собой, я охотно вступил в игру, рассчитывая на вознаграждение. Пока я утолял голод, можно было ничего не говорить, и она воспользовалась этим, чтобы полунамеками привести меня к пониманию всех обстоятельств. Как выяснилось, бракосочетание могло состояться только после приезда ее матери, которая привезет платья и бриллианты. Мне также стало известно, что я капельмейстер и еду в Турин сочинять музыку для свадьбы герцога Савойского. Сие последнее доставило мне особое удовольствие, ибо я мог без затруднений уехать завтра, что лишь увеличивало привлекательность моей роли. А если ожидаемое мною вознаграждение не воспоследует, нет ничего легче объявить здешней компании, что моя кузина сошла с ума. Впрочем, хоть Катинелла и приближалась к тридцати, она была замечательно хороша собой, чтобы сделать меня податливее воска.

Сидевшая напротив будущая свекровь, желая оказать гостю честь, наполнила бокал и подала мне. Когда я протягивал руку, она заметила, что пальцы мои несколько согнуты, и осведомилась о причине этого.

– Не беспокойтесь, мадам, – отвечал я, – у меня небольшое растяжение, но оно скоро пройдет.

При этих словах Катинелла, громко рассмеявшись, заметила, что сие лишит общество удовольствия послушать мою игру на клавесине.

– Очень странно, милая кузина, почему вы смеетесь?

– Я вспомнила, как два года назад, когда мне не хотелось танцевать, я тоже сослалась на растяжение.

После кофе знавшая обычаи вежливого обращения свекровь сказала, что синьорина Катинелла, конечно, хочет побеседовать со мной о семейных делах, и все общество удалилось.

Когда я остался наедине с сей авантюристкой в приготовленной мне комнате, она бросилась на канапе[66] и предалась безудержному хохоту. Немного успокоившись, она сказала:

– Хотя вы знакомы мне только по имени, я не сомневалась в вас. Но все-таки завтра вам лучше уехать. Дело в том, что я сижу здесь совершенно без денег уже два месяца. Мне пришлось бы продать те несколько платьев, которые оказались со мной, если бы, к счастью, в меня не влюбился хозяйский сын. Я подала ему надежду стать моим мужем и получить в приданое на двадцать тысяч экю бриллиантов, которые будто бы должна привезти из Венеции моя матушка. Но она, конечно, ничего не знает про эту интригу и не сдвинется с места.

– Но какова же будет развязка сей комедии, моя красавица? Я предвижу трагический конец.

– Ты ошибаешься. Все окончится очень весело. Я ожидаю с минуты на минуту графа Гольштейна, брата майнцкого электора. Он писал ко мне из Франкфурта и теперь должен быть в Венеции. Граф приедет за мной и повезет на ярмарку в Реджио. Когда мы будем уезжать, я шепну моему женишку, что скоро возвращусь, а этого ему вполне хватит для совершенного счастья.

– Все прекрасно, но я хочу жениться на тебе еще до возвращения – нашу свадьбу нельзя откладывать ни на минуту.

– Ты с ума сошел! Дождемся, по крайней мере, ночи.

– Ни в коем случае, мне и так кажется, что я уже слышу карету графа. А если он опоздает, мы воспользуемся и ночью.

Я до сих пор помню, сколь она была очаровательна. К вечеру у нас собралось все общество, и уже начались приготовления к прогулке, как вдруг послышался шум и подъехала запряженная шестеркой карета. Катинелла выглянула в окно и велела всем уйти, так как за нею, она уверена, приехал сам герцог. Отослав всех, она втолкнула меня в соседнюю комнату и заперла на ключ. Карета и вправду остановилась возле гостиницы, и я увидел, как из нее вылез вельможа раза в четыре толще меня, поддерживаемый несколькими лакеями. Он поднялся наверх и вошел к невесте. Для меня же оставалось единственное развлечение – слушать их разговоры и наблюдать через щель все, что Катинелла пыталась сделать с этой грузной тушей. Под конец сие глупое времяпрепровождение надоело мне, ибо продолжалось оно пять часов подряд, употребленных ими на ласки, собирание и укладывание ее тряпок, а также на ужин, за которым они большими бокалами выпили изрядное число бутылок рейнского. В полночь граф Гольштейн уехал, похитив у хозяйского сына предмет его нежной страсти.

За все это долгое время никто не подходил к моей комнате, да я и остерегался звать кого-нибудь, боясь, что немцу может не понравиться присутствие тайного свидетеля его тяжеловесных нежностей, кои не делали чести ни одному из действующих лиц и