Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене Страница 27

Однажды я узнала, что сильно болен Гирчис. Пошла — лежит, бедолага, без сознания, распух так, что похож на дородного крестьянина. В ожидании доктора женщины уже зажгли восковую свечку. Открыл Гирчис глаза, увидел, что происходит, усмехнулся и говорит:

— Свечку зажгли? Рано хороните! Меня и палкой не убить… — и снова потерял сознание.

Пришел врач, молодой якут Карачин.

— Распух от голода, а теперь еще и воспаление легких присоединилось, — сказал врач.

— Неужели невозможно его спасти? — плакала Гирчене.

— Нужен красный стрептоцид, только здесь его не достать.

Никому ничего не сказав, я побежала в нашу юрту.

— Мамочка, милая, Гирчис умирает! Карачин сказал, что спасти его может только красный стрептоцид. От меня ведь осталось несколько таблеток, давай дадим их Гирчису!

— А если нам самим понадобится?

— Бог даст, не понадобится!

— На, неси, — сказала мама и подала мне оставшиеся шесть или семь таблеток.

Гирчис пошел на поправку и выкарабкался. Мы с мамой были счастливы, что спасли человека.

Наступил февраль. Теперь уже скоро покажется солнышко. Кончилась страшная полярная ночь. С каждым днем солнце все больше и больше вставало из-за горизонта. А в один прекрасный день мы увидели на горизонте целых три солнца: то, что в середине, светило ярче, а те, что по бокам, — послабее. Не зря в Северном Ледовитом океане один остров назван именем нашего Чюрлёниса. Видать, человек, давший ему имя, видел эти миражи и, конечно, знал картины Чюрлёниса. С появлением солнца оживает вся природа. Из мест своей зимовки выползают и «феврали». Так на Севере называли мужчин, не имевших постоянного места жительства. Поселялись они там, где им больше нравилось. Поработали, порыбачили, мешок на плечи — и дальше. А когда наступит полярная ночь, они устроятся там, где теплее и сытнее, и будут ждать появления солнца, то есть февраля (поэтому их так и прозвали). А тогда снова в путь…

Римантас принес со стройки дощечки и сколотил стенку, маленькое крылечко и две двери — одна в нашу комнатку, другая — к Ясявичюсам и к тем нечистым на руку соседям. Но и это не помогало: раз мама что-то забыла, неожиданно вернулась и увидела, как соседка черпает муку из нашего мешка. Воровка, застигнутая на месте преступления, не растерялась:

— Ах, чтоб тебя черт, перепутала — не в свой мешок влезла, голова кругом пошла!

В чужой комнате из чужого мешка тащит муку и говорит, что ошиблась! Мама не знала, что ей и сказать. Вспомнила поговорку: «От домашнего вора ничего не спрячешь…»

Работа с сетями кончилась. Однажды Козин принес мне лимон, настоящий желтый лимон, и сказал: «Это тебе награда за хорошую работу — не от властей и не от предприятия, а лично от меня». Я поблагодарила. Дома мы нарезали его маленькими ломтиками и съели прямо с кожурой. Я начала работать по ночам. Колола замерзший ил на берегу реки, складывала его в ведра цилиндрической формы, которые разогревали на печке. Печку приходилось топить постоянно. По лестнице влезала на крышу и выливала на нее остывший ил, чтобы с началом дождей крыша не текла. Ил пузырился, как лава вулкана, из ведра неслось зловоние, странное, незнакомое, — так пахнет размороженная вечная мерзлота! Неужели в этих краях стояла такая невыносимая вонь, когда тут разгуливали мамонты?!

Выздоровевший Гирчис работал сторожем в магазине. У него была винтовка, однако при желании ничего не стоило его разоружить и все вынести из этого магазина. Но разбойничать было некому — спецпереселенцы были тихими, обиженными судьбой людьми, терпеливо несущими свой крест. Он заходил ко мне погреться. Стоит, бывало, возле печки, прислонившись к стене, и дремлет, поставив винтовку на пол.

Из жестяных консервных банок Римантас сделал всем по чашке. Пить чай из них было удобно, но очень горячо. Раз я стояла на корточках около стены и ждала, пока кружка остынет. Пришел с дежурства Вайдас.

— Снова Римантас тащит дощечки! — закричал он.

— Так ведь по необходимости берет, тебе же самому от этого лучше, — возразила я.

— Я покажу тебе «лучше»! Посадить хотите?! — Он хотел ударить меня, но попал по руке с чашкой, и кипяток плеснул мне в лицо.

Я выбежала из юрты и стала прикладывать снег к обожженному месту. Вздулись волдыри, и жестким снегом я содрала кожу. Мама бросилась ругать Вайдаса, тот, ничего не сказав, выскочил. Паралич его прошел, но он стал очень нервным и злым. Мы на него не сердились, потому что знали, что он еще больной. Кожа на обожженном лице стала гноиться. Карачин дал какое-то лекарство от обморожения и от ожогов. Однако ожоги не проходили, распухла еще и шея. Увидев это, Вайдас стал плакать и молиться: «Господи, помоги и спаси Юрате!» Однажды к нам пришла Ясявичене и принесла огарок восковой свечки. Мы достали ложку подсолнечного масла и чайную ложечку крахмала, как велела Ясявичене. Растопив воск, смешали его с подсолнечным маслом, остудили и высыпали туда крахмал. Нанесли эту мазь на ткань и приложили к обожженной щеке. Через неделю появилась розовая кожица. Рана зажила, но на лице остались большие красные пятна.

Римантас сложил в комнате печку, настоящую кирпичную печку! Лежа на нарах, мы прижимали ноги к ее теплым стенкам. Строительство шло к концу. Я старалась разогреть как можно больше ила, потому что чем скорее кончим строить, тем раньше начнем печь хлеб, по которому так истосковались. У мамы начались сердечные приступы. Я бегала к доктору Карачину за каплями. У нас снова нечего было есть. Тогда мама пошла в тундру, где осенью выбрасывали испорченную рыбу, выкопала несколько рыбин из грязи, дома хорошо промыла их, сварила кусочек и вдвоем с Римантасом съела его. Подождав пару часов, убедились, что рыба не ядовитая. После этого мама вымочила всю принесенную рыбу и поджарила ее. Теперь уже ели все. Вайдевутис сказал:

— Вот вернемся домой, я вырою себе землянку, куплю пару мешков муки, сахар, ящик масла. Напеку на плите лепешек, намажу их маслом, насыплю в кипяток много сахару и все это съем и выпью!

Молодежи все казалось не таким безнадежным, как пожилым людям, которые и сами должны были не сдаваться, и детей своих поддерживать. Мы танцевали и на пустой желудок. Танцевали в клубе, а в другом его конце были сложены трупы, лежавшие там, пока у кого-нибудь не появятся силы выбить в вечной мерзлоте яму для могилы и похоронить их. А в нашем конце играла гармошка, танцевали все, кто мог держаться