Сага о Викторе Третьякевиче - Марта-Иванна Жарова Страница 26

– Когда это ты успела? – улыбнулся ей Виктор уголками губ. – Вроде я ведь недолго…

А сам вдруг вспомнил: «Повезло тебе, Третьякевич, что мы тут сейчас с тобой одни».

– Что там было, Виктор? – спросила Аня, заглядывая ему в глаза.

– Да так, ничего. Считай, что не наказали, а только пожурили и отпустили! – весело ответил он, пускаясь лёгким шагом по протоптанной в снегу тропинке и умудряясь сторониться, чтобы Ане было удобно идти рядом.

– Витя! Я серьёзно! – воскликнула она с нетерпением в голосе, подстраиваясь под его шаг.

– Я тоже, – ответил он со своей обезоруживающе мягкой улыбкой. – Говорю же, высечь не высекли, но уши надрали. Вон, до сих пор красные! Разве не видно?

– Тебе смешно? – возмутилась Аня, передёрнув плечами. – Ты меня совсем за дуру держишь, Третьякевич? Как тебе не стыдно!

– Стыдно, – тихо и серьёзно ответил Виктор, поднимая на неё честные синие глаза.

Но что-то подсказывало Ане, что слова и взгляд его адресованы не ей. По крайней мере, не ей одной, а кому-то ещё, кого он прятал от неё в своих мыслях.

– Пойдём, я провожу тебя до дома.

Они шли рядом, плечом к плечу, и его дружеская улыбка останавливала её от слов, что так и не сорвались с языка, но лежали обидой на сердце: «Почему ты мне не доверяешь?» И в этой недосказанности оставалась надежда.

Ведь какой ответ мог дать он ей после того, как оказался виноватым без вины? «Я и себе доверять теперь не знаю как…» И снова память подсказала ему другие, более важные слова: «Потому что тебе жить!» Жить! А ведь жизнь сама всему определяет и место, и время – и слову, и молчанию.

Суходольские русалки

В Суходольский летний пионерский лагерь Виктор поехал вожатым. Хутор, обнесённый дощатой оградой с большими железными воротами, располагался в тихом живописном месте, в двух шагах от берега Донца. Кроме уроков плавания Виктор каждый день проводил с ребятами музыкальные занятия, а вечерами подолгу играл им на мандолине. В первые дни, отвечая на просьбы ребятишек и увлекаясь сам, Виктор удивлялся тому, что никто не возражает против этих музыкальных посиделок, даже если они затягиваются после отбоя. С одной стороны, он чувствовал себя нарушителем порядка, с другой же – как будто все вокруг были вполне довольны и даже счастливы.

Сомнения его разрешила Надежда Петровна, молодая женщина-врач, подсевшая к нему как-то в столовой во время обеда.

– Виктор Третьякевич, а вы знаете, что вы волшебник? – ослепляя его жемчужной улыбкой на тонко выточенном смуглом лице, весело спросила она.

Надежда Петровна обращалась на «вы» ко всем вожатым без исключения. Некоторых ребят смущало такое обхождение. Но Виктор не выказал смущения даже в ответ на столь странный вопрос. Он уже знал манеру этой женщины и стиль её шуток.

– Пожалуй, – ответил он, улыбаясь сдержанно и загадочно, чуть наклонив голову. – Вернее, я уж было и позабыл об этом. А вот в детстве знал наверняка. Мне казалось, с тех пор мои чары потеряли силу, но в последнее время я начал в этом сомневаться.

И он поднял на шутницу добрые смеющиеся глаза, уверенно воздавая ей её же монетой.

– Ваши чары, Виктор, действуют безотказно, – заверила она его и вдруг отпустила улыбку с лица, и голос её зазвучал совершенно серьёзно, став глубже и ниже. – Знаете, я здесь третье лето, и не помню, чтобы за целую неделю ни одного ночного купания. Прошлым летом у нас утонули двое ребят, и один – позапрошлым. Здесь это настоящая беда, нам приходится охранять по ночам выход из лагеря. Но, кажется, в этом нет нужды после вашей музыки. Ребята засыпают после неё и спят до утра как убитые.

Виктор далеко не в первый раз поймал себя на том, что от любой похвалы его музыке его буквально распирает от гордости. Это чувство накатывало так внезапно, с такой быстротой и силой, что ему стоило труда брать себя в руки.

– Мне, конечно, лестно было бы думать, что дело в одной только музыке, – заметил Виктор, являя собой в эту минуту воплощение рассудительности и самообладания. – Но если не давать ребятам накупаться вволю днём, кто-то непременно будет бегать на реку ночью, и никакими колыбельными песнями их не остановишь.

– Что ж, и это тоже верно, – не стала спорить Надежда Петровна. – Но скажу вам по секрету: ещё вернее то, что ребята всегда берут пример со старших. К сожалению, не все вожатые это понимают. Знаете, как бывает: приезжают старшеклассники из разных школ, едва познакомятся и уже назначают друг другу ночные свидания на берегу. Я уж не говорю о том, что девушки и парни ходят купаться своими компаниями чуть ли не с первой ночи. Каждое лето одно и то же, уследить невозможно. Но в этом году, кажется, ограда пока ещё цела. У вас большой авторитет, Виктор. Вы понимаете?

Тут Надежду Петровну срочно позвали к начальнику лагеря, прервав на полуслове. Виктору оставалось лишь догадываться, к чему она вела этот разговор. Неужели ей пришло в голову, что он способен подать ребятам тот самый дурной и опасный пример, если не предупредить его против этого? А с другой стороны, в её словах звучала столь откровенная лесть, что она была больше похожа на насмешку.

Виктор мог бы долго ломать голову над этой загадкой, но на нём была ещё стенгазета, на которую катастрофически не хватало времени, поэтому он не пропускал ни один тихий час.

Однако слова Надежды Петровны о ночных купаниях пионервожатых, вошедших в традицию и служивших дурным примером младшим ребятам, упали ему в душу словно зерна в землю и дали неожиданные всходы.

На следующий день Виктор проснулся до восхода солнца. В предрассветных сумерках неслышно поднялся он со своей постели, оделся и словно призрак двинулся к воротам лагеря. Дежурный мирно спал в своей сторожевой будочке. Виктор беззвучно отворил закрытые на щеколду ворота и так же осторожно затворил их за собой. «Хороша охрана! – подумал он. – А петли ворот, видно, смазали маслом!»

Когда он вышел к поросшему камышами берегу, над зеркальной гладью воды ещё стелился туман. Было тихо. Камыши заворожённо застыли над зеркалом, туман едва заметно двигался, шевелился как живой, медленно меняя очертания, создавая причудливые фигуры и как будто маня за собой множеством полупрозрачных рук. Виктор шёл вдоль берега,